Самое рискованное, но и выигрышное, было прорываться к воротам, но тогда нужно было миновать троицу с косами. Со мной им таким неуклюжим оружием было справиться мудрено, но лошадь они смогли бы пырнуть почти наверняка. Двор был достаточно узкий, и заслон они создавали хороший, так что вполне перекрывали весь проход.
— Бей его, ребята! — опять закричал раненный доброхот. — Не выпускай живым!
От безысходности я решил еще раз попробовать перескочить плетень, уже с другой стороны двора. Пустил донца коленями и сильно пришпорил бока. Конь опять взял хороший разгон, и когда я уже решил, что все повторится, неожиданно легко перелетел через препятствие. Внизу, под нами мелькнули колья и поперечные жерди плетня, но мы оказались уже вне двора, на каком-то пустыре. Сзади еще что-то кричали, но это больше не имело значения, достать нас могла разве что автоматная очередь.
Через час после того, как я вырвался из западни, нормальный придорожный кузнец подковал донца за обычную местную плату в четыре московки. Я еще не отошел от недавних волнений и был полон планов мести. Однако лезть без поддержки в осиное гнездо не рискнул. Решил поехать в Кремль и выпросить у Дмитрия Иоанновича карательный отряд. Однако обстоятельства сложились так, что о скорой сладкой мести мне пришлось временно забыть.
Пока кузнец возился с подковой, появился еще один заказчик, мужчина средних лет. Он привязал свою лошадь и сел рядом со мной на скамью.
— Скоро кузнец освободится? — спросил он. Мне было не до разговоров, и я коротко сказал, что, вероятно, с минуты на минуту.
— А мы, кажется, знакомы, — присмотревшись ко мне, сказал он.
Я мельком взглянул, действительно, его лицо показалось знакомым, но где мы могли пересечься, не вспомнил.
— Да, где-то, кажется, встречались, — подтвердил я, не испытывая нужды напрягать память. Сосед по лавочке, судя по внешности, был самым заурядным московским обывателем, и мы вполне могли раньше сталкиваться на рынке или в какой-нибудь лавке. Таких людей можно встречать каждый день, а потом не вспомнить, где видел. Однако ему непременно захотелось выяснить, откуда он меня знает, и он начал гадать:
— Ты не жил на Таганке?
— Нет, не жил, — ответил я, так высокомерно, чтобы у него пропало желание разговаривать. Однако он на мой холодный тон внимания не обратил и снова спросил:
— Ты не по купеческой части будешь? Может, коробейник?
На коробейника, мелочного торговца, я, как мне казалось, никак не походил, даже с учетом заношенного кафтана.
— Нет, я не коробейник, — еще суше ответил я.
— Значит, у меня на постоялом дворе был. У меня память на лица такая хорошая, раз увижу человека, через десять лет вспомню.
Постоялых дворов я посетил достаточно много, и просто не мог помнить в лицо их хозяев, потому неопределенно пожал плечами. Однако трактирщик не сдавался и решил не мытьем, так катаньем выяснить, где он меня видел. Он беззастенчиво, в упор рассматривал меня, словно музейную статую, щурил прицельно правый глаз и разве что не пробовал на ощупь.
— Вспомнил! — вдруг радостно воскликнул он. — Это ты к нам на двор приходил с гулящими девками!
Как раз в этот момент кузнец вывел из загона моего подкованного донца и, услышав конец фразы, цинично усмехнулся.
— С какими еще девками? — совершенно искренне удивился я. Пользоваться любовными платными утехами мне не приходилось. — Ты меня с кем-то путаешь!
— Как же, путаю! Ничего я не путаю! — радовался трактирщик. — Вас еще трое было мужчин, и с вами две гулящие девки из дома. Ты с молодым парнишкой в зале сидел, а Федька с девками в светелке развлекался. А меня ты не помнишь, потому что там за главного была моя жена! Ну что, теперь-то признал?
Я еще раз внимательно посмотрел на соседа и согласно кивнул головой. Такой случай действительно имел место быть. Молодой царь Федор Годунов в преддверии предсказанной мной потери престола решил успеть познать жизнь во всех ее формах. Мы втроем — он, переодетая в мужское платье царевна Ксения и я — посетили веселый дом, где случайно столкнулись с боярином князем Василием Ивановичем Шуйским. Чтобы он не узнал царя и царевну, пришлось срочно оттуда уходить. Однако царь Федор так увлекся двумя жрицами любви, что потребовал взять их с собой. Именно тогда мы оказались в трактире, о котором толковал этот человек. Я даже вспомнил его энергичную супругу — женщину с хитрым, лисьим личиком. Она, кстати, приходилась родной теткой одной из двух царевых гетер.
Когда, наконец, выяснилось, где мы встречались, вопрос можно было закрыть и оставить меня в покое, тем более что я уже расплатился с кузнецом и примеривался сесть в седло. Однако словоохотливый трактирщик не унялся:
— Федька-то теперь у меня в холопах служит, так с той Феклой и живет!
Какой Федька, и что это за Фекла, с которой он живет — я не знал и вежливо кивнул головой, что, мол, рад за них.
— Вот Федька-то обрадуется, когда скажу, что тебя встретил! — продолжал тараторить он.
— Какой Федька, почему он должен радоваться, что мы встретились? — окончательно запутался я.
— Как какой? Да тот, с которым ты у меня был! Неужто запамятовал? Я же тебе целый час толкую, что он у меня в холопах служит!
— Федор? Тот самый? В холопах? Ты шутишь? — только и смог выговорить я.
То, что царь, даже молодой, свергнутый с престола, может служить в холопах у трактирщика, было слишком.
— И давно он у тебя? — только и нашелся спросить я.
— Порядком. Федька-то парень хороший, исполнительный, сам, поди, скоро свое дело заведет. Мы им много довольны, а супруга так не нарадуется!
— Скажи ему, я обязательно заеду навестить.
— Так за чем дело стало, сейчас подкую свою кобылу, и вместе поедем, мы же тут стоим в двух шагах, или запамятовал?
Я, действительно, уже забыл, где расположен трактир, в который мы добирались околицами и «тайными тропами».
— Тогда с нами было две девушки, эта Фекла — которая посветлее или потемнее? — спросил я, вспоминая лица «блудниц», с которыми пылкий юный царь сразу же завел тесные отношения. Одна из них была кареглазой и русой, вторая — кукольной блондинкой.
— Фекла-то? — переспросил трактирщик. — Фекла та, что темнее, племянница моей бабы. Только хоть у нее глаз и карий, но она девка хорошая, не беспутная. С Федькой-то они душа в душу живут. Глядеть на них душа не нарадуется, чисто голубки!
Фекла, которую под влиянием западной литературы и конкретно итальянского поэта Данте Алигьери, царь называл Беатриче, была, сколько я мог судить при краткости знакомства, девушкой умной и целеустремленной, к тому же очень красивой. В элитные проститутки она попала не по своей воле и теперь, судя по всему, решила поменять свою жизнь. Как бы деликатнее спросить о ее прошлых занятиях у трактирщика, я не придумал и решил разобраться на месте. Поэтому, не раздумывая, согласился на визит:
