Когда полковник Куцепалов был назначен начальником ВВС армии, он, ясное дело, перетащил за собой и своих ведомых – Иванищева с Ледневичем. К этому времени с его подачи оба получили очередные звания и ордена Красного Знамени. За августовские бои.
На новом поприще Куцепалову требовались верные люди. Но, если на Григория он мог положиться не глядя, то Ледневичу на все сто пока еще не доверял. Как, впрочем, не доверял и никому другому (кроме Гришки, разве что).
Однако полковник не мог не отметить, что Ледневич в воздушном бою держаться за хвост ведущего умел. И самураев отгонял вовремя. Поэтому с чистой совестью расписал на него три собственных июньских групповых победы (само собой, и на Гришку тоже). А в июле, уже будучи комполка, засчитал Ледневичу два сбитых лично и еще пять в группе. Иванищев из-за своих штабных заморочек летал мало, и поэтому получил только три групповых.
Но Куцепалов взял с собой Ледневича, помимо прочего, еще и потому, что тот был услужлив, предупредителен, и не чурался бумажной работы. Одним словом, если Гришка был настоящий друг, то этот вполне годился в адъютанты.
В итоге майор Иванищев был назначен заместителем начальника штаба ВВС армии, а капитан Ледневич – заместителем начальника оперативного отделения штаба, хотя по большей части находился при Куцепалове для поручений.
Тринадцатого августа Забайкальский фронт начал наступление. И отдохнувший двадцать второй истребительный с первых же часов включился в боевую работу. Они прикрывали рвущиеся в обход Халун-Аршанского УРа мотострелковые дивизии, танковые и мотоброневые бригады своей армии. Но до самого Хингана работы у них было немного. Японская авиация бездействовала. Здорово они, видать, потрепали ее на Халхин-Голе! Ведь, тогда, в отличие от пехоты, в боях участвовала в с я авиация Квантунской армии!
В армейской многотиражке 'Героическая Краснознаменная', переименованной недавно в таковую из 'Героической Красноармейской', какой-то резвый корреспондент, Ставский, кажется, высказал интересную идею. Он писал, что из достоверных источников ему стало известно, что генерал Гига взял, да и застрелился от злости, потому что побоялся распороть себе живот и сделать харакири! А без него командовать самурайской авиацией некому стало… Весь полк смеялся… Но может быть, корреспондент и не врал! Так или иначе, но до самого Хингана встретиться в воздухе с самураями им не пришлось… Ничего. Зато потом наверстали…
Герой Советского Союза капитан Лапутин, командир батальона шестой Краснознаменной танковой бригады, вздохнул с облегчением, когда впереди во весь свой рост поднялся Большой Хинган. Невыносимая жара измотала его экипажи не хуже самураев, которых они, кстати, пока еще ни разу не встретили. Хотя за эти два дня одолели почти триста кэмэ.
Даже в Испании он такой жары не видел. А, впрочем, прибыл он туда в начале осени, в сентябре тридцать седьмого. И воевал до весны, до апреля тридцать восьмого. Так что, настоящей жары и не застал.
На Сергея накатили воспоминания. Однообразный пустынный пейзаж, не давал никакой пищи ни для глаз, ни для ума. И он окунулся в прошлое…
Три года назад, в тридцать шестом, отличник боевой, политической и технической подготовки и лучший командир танка в полку, Сергей Лапутин окончил экстерном Орловскую бронетанковую школу, получил звание лейтенанта и поступил в Военную академию механизации и моторизации РККА. Но проучился в ней всего год.
В конце лета тридцать седьмого он уже плыл в Испанию на транспорте 'Кабо Сан-Аугустин' в составе группы советских танкистов-добровольцев. Они выгрузили в Картахене свои 'бэтэшки' (не семерки, на которой он сейчас мчится по солончаку, а пятерки) и перегнали их в Арченовский учебный центр, республиканскую танковую школу. Там и был сформирован их интернациональный танковый полк.
Интернациональный, потому что экипажи были смешанные. Командиры танков – добровольцы из разных стран. Поляки, немцы, французы, умудренные жизнью, подчас уже седые, коммунисты. Заряжающие – молодые испанские парни. А механики-водители – советские лейтенанты. Сергей был назначен командиром взвода.
А потом их перебросили на Арагонский фронт под Фуэнтес-де-Эбро, что в двадцати шести километрах от Сарагосы.
В этом бою из-за предательства командира корпуса подполковника Касадо, того самого, который полгода назад поднял мятеж и сдал Мадрид Франко, они потеряли половину танков и экипажей.
В атаке их должны были поддерживать две интербригады. Только бригады эти после изнурительных боев насчитывали едва ли половину состава. Притом, что одна из них была анархистской и предательски осталась в окопах, когда они прорвали оборону мятежников и ворвались в этот городок. В бой с ними пошли канадский, английский и американский батальоны. Эти дрались ч е с т н о. И полегли почти все…
Оставшись без пехоты, 'бэтэшки' вспыхивали одна за другой… Они потеряли девятнадцать машин из сорока пяти, не считая вышедших из строя, но вытянутых на буксире товарищами. Погибло семнадцать советских добровольцев.
Его танк, раздавив пулеметное гнездо, завалился и застрял во вражеском окопе. Всего в сотне метров от своих. Да так там и остался.
Они задраились изнутри, а марокканцы всю ночь пытались вскрыть люки ломами. То уговаривали сдаться, то угрожали пытками и мучительной смертью. А потом облили бензином и подожгли! Это было страшнее всего. Себе-то врать незачем! Приходили мысли, что пора стреляться! Приходили… Но они все-таки продержались до утра.
А поутру по ним начала долбить своя же республиканская артиллерия. Все правильно, конечно! Не отдавать же мятежникам исправную машину! Но умирать от своих же снарядов! Это было уже выше всяких сил! И они решили прорываться!
Сначала выскочил Володька Кручинин, механик-водитель. А потом они с Хосе… И побежали во весь рост пока не засвистели пули… Ничего, доползли.
Хинган заметно приблизился. На сухие обветренные губы Сергея упало несколько капель. Он поднял голову. Словно в ответ на их молитвы начался дождь.
Но стало только хуже. От раскаленной брони поднимался пар. А внутри, вообще, было не продохнуть! Тогда Сергей приказал заряжающим вылезти на броню. А механикам-водителям стиснуть зубы…
Когда они подошли к горам вплотную, командир бригады полковник Павелкин, наконец, объявил долгожданный привал. И люди хоть немного отдохнули… Но привал объявлялся не только для этого. А еще и для того, чтобы надеть на танки гусеницы.
Потому что утром они полезли в горы… Проклиная на чем свет стоит тихо моросящий дождь.
Странное существо человек! Сначала выпрашивает, умоляет о чем-то. А потом клянет дающего, за то, что это получает! Но какая уж тут благодарность! Гусеницы танков соскальзывали с мокрых скал. В жидкой грязи застревали бронеавтомобили и автомашины. Все чаще встречались крутые повороты, подъемы и спуски с уклоном до тридцати градусов, предельным для техники. Люди быстро вымотались, вытаскивая на руках орудия и машины. Несколько полуторок сорвалось в пропасть, едва не утащив за собой удерживавших их веревками красноармейцев.
