– Вы позволите, Ваше Величество? – осторожно поинтересовался глава каноников церкви Святого Гроба.
– Отчего же нет, ваше преподобие, – ответил тот, – может, хоть вы объясните своему патриарху, что эта безумная идея Иннокентия и Григория о том, чтобы призвать монголов под знамя Христа, не только глупа и неосуществима, но и по-настоящему опасна!
– Я сам не очень верю в то, что монголы окажутся лучшими христианами, чем болгары и их союзники-половцы, которые делают кубки из черепов плененных латинских королей, – осторожно ответил Дагоберт. – Однако, вслед за святыми отцами, не вижу иного способа уничтожить сарацинскую ересь и навеки вернуть главный феод христианства в руки крещеного мира.
– Боже, какое невежество! – чуть не застонал император. – Вы все еще считаете арабов, которые почитают Христа великим пророком и отдают дань уважения его матери, Деве Марии, идолопоклонниками? Почитайте их хроники времен взятия Иерусалима. До нашествия франков на этой земле все религиозные общины жили пусть не безмятежно, но мирно. Мусульманские и христианские паломники безо всяких помех посещали святые места. Потом Иерусалим ненадолго захватили тюрки, которых и арабы считают варварами, и стали напропалую грабить паломников, не понимая, что миренное собирание дани принесет неизмеримо большие барыши. Именно тогда сюда прибыла армия крестоносцев, воодушевленная речами папы Урбана. Пока они год стояли под Антиохией, фатимиды отбили Иерусалим, открыли доступ к святыням и предложили латинянам дружбу и союз. Но Годфруа де Булон, то ли из полного невежества, считая, что все сарацины на одно лицо, то ли из алчности, не представляя себе последствий войны с Каирским султанатом, отказался заключать предложенный мир. Он пошел на Иерусалим и взял город, уничтожив в бесцельном штурме половину своих солдат и залив святые места целыми реками крови мирных жителей. С тех пор и идет, не прекращаясь, эта злая и бессмысленная война. А ведь мир ислама может обогатить христианский мир многими достижениями, как, впрочем, и христианству есть чему научить мусульман. Посмотрите на мою Сицилию, где с давних времен мирно уживаются и те и другие. Я, по традиции моих предков, норманнских королей, не позволил разрушать мечети и сохранил по всему острову арабскую систему управления. Теперь мои сицилийские сарацины готовы за меня идти в огонь и в воду и, не задумываясь, убивают моих врагов, невзирая на то, что они могут оказаться их единоверцами.
– Все, что вы говорите, полностью противоречит Писанию и воззрениям святейшей апостолической Римской церкви! – не боясь, что его могут услышать, воскликнул патриарх. – Сарацины есть злейшие враги христианства, и святая богоугодная цель крестоносного войска – изничтожить под корень сию заразу. Его Святейшество, как известно, непогрешим. И если он подтвердит снятие интердикта, то я буду проповедовать крест, собирая солдат под ваши знамена, так, как этого не делал и Петр Отшельник, приведший в Сирию сто тысяч христиан. Но я не допущу, чтобы Святой град был возвращен христианам руками отлученного от церкви еретика, который, как мы могли только что наглядно убедиться, подвергает сомнению устои нашей святой веры!
– Не надрывайтесь, патриарх, – жестко усмехнувшись, произнес Фридрих, – вашему хозяину и без того непременно донесут, какую вы в разговоре со мной проявили непреклонность. Что ж, простите, но я должен идти. У меня есть дела поважнее, чем пытаться убедить в очевидных вещах властолюбца, рядящегося вместе со своим сюзереном в тогу фанатичного поборника истинной веры. Первый правитель Иерусалима, Годфруа, был герцогом Священной Римской империи. С моим сыном Конрадом корона Святой Земли вновь возвращается к германской нации. Что ж, христианский мир хочет, чтобы император Священной Римской империи освободил Иерусалим, и он это сделает! – с этими словами Фридрих покинул балкон.
Жак стоял под деревом ни жив ни мертв. Несмотря на слова императора, который с детства привык не считать челядь и охрану за людей, было ясно, что если его сейчас вдруг обнаружат, то от неминуемой смерти незадачливого конного сержанта не спасет даже всемогущий приор ордена Святого Гроба. Оставшись вдвоем, прелаты, не подозревая о присутствии постороннего, продолжали разговор.
– Император напоминает мне охотника, которого травят гончие, – после долгой паузы произнес Дагоберт. – Как вы думаете, ваше высокопреосвященство, чего теперь можно от него ожидать?
– Он не остановится, – ответил патриарх. – Император пропитан сарацинской ересью словно губка, наполненная отравляющим душу ядом. Я молю Господа, чтобы наш апостолик все же снял с него отлучение. Это отдалит начало войны, к которой мы не совсем готовы, и даст нам отсрочку для того, чтобы посланники успели добраться до Багдада. Все, что за этим последует, будет в руках Всевышнего.
– Так вы все же решили отдать приказ Сен-Жермену? – переспросил Дагоберт.
Жак вжался в дерево и старался не дышать.
– Я готов это сделать в любой момент, – ответил Геральд, – но без подтверждения из Рима мы связаны по рукам и ногам. Кто знает, какие виды у Его Святейшества?
– Ваше высокопреосвященство! – раздался из глубины дворца встревоженный голос. – У ворот вас ожидает гонец из Акры со срочным донесением.
– Немедленно зовите его сюда! – рявкнул патриарх. – Впрочем, нет, подожди. Я сам спущусь во двор…
– Ну что тут у тебя? – раздался над самым ухом знакомый шепот.
Жак вздрогнул от неожиданности. Он так увлекся подслушиванием, что обычно шумный, словно медведь в малиннике, Робер ухитрился подкрасться к нему тихо, как мышь. Когда сержант, едва придя в себя от испуга, вновь поднял глаза наверх, балкон был уже пуст.
– Молчи, сир рыцарь, – прошептал бывший вольный виллан, – похоже, что только что между патриархом и императором произошло объяснение.
– И что? – прошептал де Мерлан, хищно шевеля усами. – Скоро отправляемся в путь? Устал я от этой тягомотины, жду не дождусь, когда можно будет не только в зале мечом помахать…
– Прелаты ждут вестей от папы. От этого зависит все – и будущий поход, и время нашего выезда.
– Ладно, стой тут и слушай. Может, они еще чего выболтают. А я пойду дальше – студента поить. Не меньше бочонка влил в этого флорентинца, а язык у него все не развязывается и не развязывается.
– Вот уж и впрямь интересно, – улыбнулся Жак, – кто кого перепьет – рыцарь студента или студент рыцаря?
Де Мерлан встопорщил усы и уж было собрался достойно ответить на дерзкие слова пейзанина, который, поди, за всю жизнь меньше вина надавил со своих виноградников, чем один достойный рыцарь его выпил, но его гневную тираду прервал разнесшийся по всему двору голос мажордома:
– Всем братьям Святого Гроба немедленно собраться у ворот! Его высокопреосвященство, патриарх Иерусалимский со свитой, изволит немедля убыть к себе по срочному делу!
Возвратившись в Акру, патриарх, не говоря ни слова, проследовал к себе в покои. Почти сразу же после этого по всему городу застучали копытами гонцы, сообщая великим магистрам тамплиеров и госпитальеров, а также и нобилям, поддерживающим папу и Иерусалимский патриархат, о том, что их с первыми лучами солнца ожидает его высокопреосвященство.
Совещание проходило за плотно закрытыми дверями, куда не допускались даже слуги. Завершилось оно далеко после полудня. Присутствовавший там по должности Сен-Жермен, возвратившись в расположение, немедленно вызвал к себе Жака, Робера и Серпена.
– Самые худшие опасения патриарха и архидьякона оправдались, – тяжело опустившись в кресло, произнес приор. – Ночью, словно по волшебству, в Акре объявились два францисканца. Как они попали в город – неизвестно. Они доставили послание под личной печатью папы Григория. Апостолик подтверждает отлучение Фридриха и требует принять все необходимые меры, чтобы Иерусалим был освобожден не еретиком, а истинно христианскими воинами…
– Вот тебе, дядюшка, и Михайлов день! – почесал в затылке Робер. – Теперь вместо доброй крестоносной войны начнется самая настоящая усобица.
– Похоже, что все идет к тому, – кивнул головой Сен-Жермен. – Мы еще не успели собраться у патриарха, как весть о содержании письма разнеслась по городу. Посыльные мечутся между кварталами, а нобили и прелаты определяются, как вести себя дальше. Собственная армия Фридриха, само собой, на его стороне. Гроссмейстер фон Зальца со своими тевтонцами – на стороне императора. К счастью, пулены во главе с Жаном Ибелином, оказавшись на родной земле, немедленно позабыли о своей вассальной присяге и с радостью переметнулись к патриарху, который данными ему полномочиями легата готов их от нее освободить. Пизанцы и генуэзцы, которые из-за конкуренции с Дамьеттой несут огромные убытки, готовы идти за императором в огонь и в воду. Тамплиеры и госпитальеры сказали, что не будут исполнять приказы Фридриха, но если он начнет войну, то не имеют права оставаться в стороне. Венецианцы пока сохраняют нейтралитет.
