в лучшем виде вышло! Хаблы преследуют отряд. Вот только Клипа… Не знаю, каково там сейчас приходится нашим… А вот хаблов стихия никогда не останавливала.
И это было правдой. Хоть аборигены Марчелики и боялись молний, как и других проявлений природного гнева, но для них это никогда не было причиной куда-нибудь спрятаться, чтобы переждать. Они всегда пёрли вперёд, к своей цели, чем напоминали одновременно и касадоров, и воллов.
— Сколько у нас собралось людей? — спросил Дан у глав номадов и вадсомадов, присутствующих на совещании.
— Всего тридцать пять тысяч! — ответил один. — И вряд ли стоит ждать большего…
— Верно… Часть людей ушла под «Диахорисмос», а часть откочевала на северо-восток, где пока нет войны, — поддержал его второй. — Положат нас хаблы. Как пить дать, положат…
— Не положат! — уверенно заявил Дан, хотя на самом деле уверенности сейчас в нём и капли бы не набралось.
Однако Старган понимал: ему нельзя было этого показывать. Он должен был найти в себе эту треклятую уверенность — и заразить ею других. Чтобы шли вперёд, чтобы верили в победу, чтобы смогли выжить…
И молодой касадор очень старался. Старался изо всех сил, и пока у него получилось. Ну а дальше… Лишь бы удался план стравить у Мезализы непримиримых врагов с хаблами…
И тогда всё получится.
Окрестности Мезализы, линия соприкосновения войск, Марчелика, 10 ноября 1937 года М.Х.
Кристиан вошёл в палатку и устало опустился на лежанку. Сил не оставалось ни на что, но надо было их найти. Он — офицер, он — образец для подражания. Да и вообще не хотелось светить перед генералом Форестером как мятым мундиром, так и помятым лицом… Гордость не позволяла. Та самая гордость, которую в нём с детства воспитывал отец.
Эта гордость, как ни странно, нередко проявляет себя в отпрысках знатных родов. Она опирается на глубокие корни, которые пронизывают прошлое, как старое дерево врастает в земную твердь. И эта гордость заставляет уважаемых метенов поступать по совести и чести.
Конечно, людям, забывшим свои корни, приходится по жизни проще. Они ничем не связаны: ни обещаниями, ни клятвами, ни опытом, который передаётся из поколения в поколение. Будь человек хоть трижды благородного происхождения, но если всё, что он знает о своих предках — это то, что они когда-то были, то нет и не будет у такого человека гордости. Во всяком случае, так всегда считал Кристиан.
И, наоборот, человек, который не имеет благородного происхождения, но знает деяния своих предков, их жизнь и их надежды, их любовь и веру — обязательно поступит по совести и чести. И в этом крылась, по мнению Кристиана, величайшая несправедливость мира… Всё чаще он видел, как люди знатных родов поступают как проклятые рабы, никогда не знавшие свободы. А люди, у которых за плечами лишь дед, бабка, отец и мать, неожиданно проявляют себя с лучшей стороны.
Зачем Крист пришёл на войну? Расти в чинах и делать карьеру? Какими глупыми и нелепыми казались эти юношеские планы сейчас, на центральных равнинах жаркой Марчелики… Впрочем, именно сейчас язык не поворачивался назвать этот проклятый континент жарким. С неба сплошным потоком лилась вода, а по ночам изо рта шёл пар — настолько холодно было вокруг!..
— Кристиан! — вошедший в палатку метен Флинт приветливо кивнул. — Устал? Я могу чем-то помочь?
— Это было бы неправильно… — Кристиан заставил себя улыбнуться. — Я всё-таки офицер. Я справлюсь, Георг…
— Люди должны помогать друг другу! — заметил Флинт, усаживаясь на свою койку.
С того дня, как отец Пеллы прибыл в лагерь экспедиционного корпуса, его поручили заботам Кристиана. И, по-хорошему, это Кристиан должен был сейчас интересоваться, чем помочь пожилому человеку.
— Может, и должны… — молодой человек устало стянул промокший сапог с ноги. — Вот только одни люди помогают, а другие только пользуются помощью…
— Что-то случилось? — заметив настроение юноши, Георг забеспокоился.
В конце концов, рано или поздно он вернётся домой. И там снова встретится с отцом Кристиана. Что он скажет ему, если сын метена Веруса вернётся с войны сломленным и разбитым? Как можно будет вылечить раненую душу и сломленную волю? Георг этого не знал, вот и старался поддерживать юношу чем только мог.
— Сегодня был штурм… Нам показалось, что мы подавили огонь одной из тех адских машин, которые мятежники прячут в земляных укреплениях. В атаку двинулось несколько сотен человек. Прорвали линию обороны, ворвались в окопы… И тут снова заработал этот пулемёт, выкашивая людей! — Кристиан стянул второй сапог и тяжело вздохнул. — Оказалось, достаточно одного единственного мальчишки-солдата, чтобы закрыть своим телом амбразуру… Он подарил нам несколько секунд, пока его прошивало почти насквозь. Но нам хватило… Рядом было четыре офицера из благородных, но никто больше не сделал того же…
— Жаль мальчишку… — помолчав пару секунд, искренне проговорил Георг. — На войне гибнут лучшие из нас. Так было всегда… И когда эти лучшие из нас настолько молоды, что ещё не стали отцами, я чувствую, как человечество теряет что-то очень важное… С каждым мальчишкой, с каждым новым героем…
— Думаете, он герой? — проигнорировав остальное, уцепился Кристиан за почему-то важное слово. — Но в чём?
— В чём? Он умер так, как говорит вера: отдав жизнь за други своя! — удивился Георг. — Разве Христос на кресте не сделал то же самое?
— Но он-то не Христос! Обычный парнишка!.. — напомнил Кристиан.
— Поэтому и спас он не всех людей, а лишь сколько-то человек и свою бессмертную душу!.. — кивнул Георг. — И даже так: посмотри на это с другой стороны, Кристиан! Мы все боимся смерти, а этот мальчишка легко ли, тяжко ли, но всё-таки переступил через свой страх. Это ли не проявление героизма?
— Получается, как ни посмотри, он герой… — кивнул Крист, а потом не выдержал: — Дядя Георг, как же так получается, а?! Почему те, кто должен был совершать подвиги, со страхом прячутся от смерти? Ведь аристократы знают своё прошлое! Знают своих предков! Разве не они должны быть лучшими? Так почему героем оказывается сирота из трущоб, для которого армия — это просто шанс на сытую жизнь?
— Когда-то предки нынешних аристократов и были героями! — произнёс Георг, а затем пересел к парню и положил
