и не пустырь, хотя на память я не жалуюсь.
— Здесь лютеранская церковь. Считай, единственная, которую не разрушили при советской власти.
— А рядом что?
В голове забрезжили смутные воспоминания, вроде где-то в тех местах одно время размещалась спортивная школа.
— Рядом дом пастыря. Это ансамбль такой, дом и церковь. Сейчас там библиотека.
— Где? В церкви? — изумился я.
— Нет, в домике пастыря. А церковь заброшена, там раньше детишки занимались спортом. Но потом закрыли, опасно стало. Денег нет, но вы держитесь, как говорится. Вот и стоит заколоченная. А ведь какой памятник архитектуры! — сокрушённо вздохнул отец.
— Памятник говоришь… А давно построили?
— Точную дату никто не знает. По тем документам, что удалось восстановить и разыскать, примерно с восемьсот восемьдесят второго стоит. До этого был небольшой церковный домишко. Но старожилы уверяют, немцы в наших местах с давних пор живут, с самой закладки города. Так что церкви намного больше лет, чем по музейным бумажкам.
— Немцы, говоришь…
Я задумчиво глотнул пива. А ведь это мысль, любили наши государи-царевичи всё немецкое, мудрёное, которое веками может работать. Оно, конечно, и у нас мастеров-умельцев предостаточно, но ведь до сих пор у большинства русских ко всему своему какое-то внутреннее пренебрежение, что ли.
Все за импортом гонятся, за брендами, за заграничным. Видимо, на генном уровне в советские годы отложилось: заграничное — не просто престижно, а своего рода знак качества. Иметь нерусские портки, технику, сигареты, значит, иметь статус в обществе, связи. Собственно, современное общество недалеко ушло в потребительском плане от обычных советских граждан. Угу, и квартирный вопрос через ипотеку нисколько нас не исправил.
Ну да леший с ним, с обществом и престижем, почему роза?
— А роза-то здесь причём?
— Так, роза — это символ лютеран.
— В смысле? — удивился я.
— В коромысле, — пошутил отец. — Сколько я вам, оболтусам, говорил: учите историю. А вы мне что?
— Глубоко нырять — хорошо, а в истории можно просто плавать, — хохотнул я, вспомнив, что мы отвечали с Лесовым младшим.
— То-то, бестолочи малолетние. Роза — символ лютеран. И по городу таких цветочков предостаточно, — закончил многозначительно.
Батя хитро прищурился и посмотрел на меня сквозь дым от сигареты.
— На домах, поди? — протянул я.
— Именно.
— На тех, где подвалы находили?
— А как же.
Батя помолчал и продолжил.
— Я тут исследование проводил, своё личное. Знатно мы тогда с Колей поспорили из-за него, ну да всё одно, думаю, прав я. Но доказательств нет, одни теории и догадки.
— В чём?
— Помнишь звезду, на орден похожую?
— Помню.
— Ну так вот, сдаётся мне, не орден-то вовсе был. А лютеранская роза.
— Да где там цветок-то? Ерунда же, Иваныч.
— А ты подожди, Алексей, послушай, — остановил меня отец. — Вот смотри.
Иваныч достал из другого кармана маленький блокнотик и огрызок карандаша, которые всегда носил с собой, чтобы записывать когда мысли, когда нужные размеры, когда список продуктов. Быстрыми отточенными движениями, словно рисовал уже не раз, Лесовой изобразил схематический цветок.
— Вот смотри, видишь? Обычно так рисуют лютеранскую розу.
— Ну и я говорю — цветок он и в Африке цветок. Где тут звезда?
— А если вот так?
И отец дорисовал что-то типа листиков между лепестками. Я пригляделся, а ведь и правда, похоже на перевёрнутую звезду, которая прячется за розой.
— И что это означает?
— А то, что это не просто лютеране, Лёшенька. А члены ордена «Роза и Крест», так называемые розенкрейцеры.
— Кто? — я аж пивом поперхнулся и уточнил, кое-что припомнив. — А палка со змеёй тогда причём? Ну, на ордене том.
— Кадуцей, — Иваныч расхохотался.
— Ну, пусть будет, — кивнул я, чувствуя себя малолетним пацаном.
— Думаю, это какая-то современная интерпретация. Или так лекарей отмечали. Братство специализировалось на алхимии, медицине, целительстве, но математическую и техническую стороны жизни тоже очень уважало. Гении инженерии среди них были, это точно. Джон Ли к примеру, английский математик. Потому я и думаю, что все наши подземелья построены по образу и подобия какого-нибудь тайного убежища. По слухам, последний российский император очень им благоволил, а то и состоял в Ордене.
— Угу, и взял на вооружении и построил тут у нас братский склад сокровищ, — хмыкнул я.
— Всё может быть. Говорю же, догадки, одни догадки.
— А зачем строили?
— Ты верно сказал, прятать утерянное. У нас по стране богатств немеряно скрыто. Вот искали и перепрятывали поближе, золотой запас, так сказать.
Батя глотнул пива и задумался. Так мы и пили пенное в глубоком молчании. Я выворачивал отцовские слова и так, и эдак, по всему выходило: его правда. И тогда почти понятным становится расположение тоннелей, их странности и особенности, и список тот, с названиями кладов, среди бумаг архивариуса. Если древняя братва увлекалась технической стороной вопроса, то все эти тайные ходы, скрытые помещения, не видимые глазу, вполне вписываются в подземную конструкцию.
Если уж совсем осмелеть в предположениях, то и незаметные скругления в подземелье тоже вписываются в картину. Не удивлюсь, если карта подземного города напоминает эту самую стилизованную розу с листочками, наложенными один на один. Вот отсюда все эти проходы-невидимки, которые не найти, если не знать, где искать. Сложные архитектурные складками, чтоб их.
А значит, точно строили немцы. И строили, осмелюсь предположить, не просто так, а по заказу государя. И не удивлюсь, если такие «розы» цветут по всему нашему государству, в особенных местах. В местах, где так называемых складках местности можно спрятать целый дом. Пройдёшь мимо, мазнёшь взглядом, и тут же забудешь, а потом и не вспомнишь, что и где видел.
Но как могло случиться, что никто не раскрыл тайну лютеранской церкви, если сокровища и правда скрыты под ней? И сам себе ответил: как раз по этой самой причине, дорогой товарищ Алексей, по которой заливают бетоном все ходы-выходы вокруг церквушки, причём километраж неважен. Нашли в городе новый проход под землю, срочно замуровывают. Видимо, всё-таки живёт и здравствует в городе кто-то из так называемых хранителей. Или из братства «Роза и Крест»? Может и правда, отвела от меня Женькина бабка беду, когда велела внуку скоммуниздить карту?
— Что?
— Колодец, говорю во внутреннем дворе церкви. О нём мало кто знает. Один-то на виду торчит, а второй
