кружок, я замер, затаив дыхание. И рассмеялся в голос.
Вот она, роза ветров. Тьфу ты, роза розенкрейцеров. В точности такая, как рисовал отец. Цветок, вписанный в перевёрнутую красную звезду. Теперь я понимал, что это листья. Но здесь, в полу, они выглядели чересчур острыми для настоящих, потому казались скорее углами, чем листьями. Острыми кончиками перевёрнутой звезды.
В центре цветка красовался небольшой герб Российской империи. Размером он напомнил мне те самые брелоки, которые я отдал Сидору Кузьмичу. Я погладил ладонью выдолбленный рисунок, припечатал обратно бляшку, под которой все эти годы пряталась замочная скважина, плотно прибил камень рукояткой топорика, и присыпал всё обратно землёй и мусором.
Вот что значит — не судьба. Или судьба, но не моя. Да и кто его знает, есть оно тут это самое сокровище? Проверять точно не буду. Да и как? Ключ утерян, а особиста искать, желания нет. А может, просто не время. Я вздохнул и полез обратно к людям.
Выбравшись, достал воду, сполоснул руки и собрался заскочить домой, прежде чем ехать на базу с рюкзаком за спиной. Ни к чему, чтобы меня видели в таком странном виде. Но и тут не срослось, позвонила Галка, попросила подъехать в больницу. Поехал.
В больничке привычно получил халат от медсестрички, потопал в палату к Лёхе, рассчитывая там увидеть жену друга. Но в комнате, кроме товарища, никого не наблюдалось. Постоял возле койки, грубо пошутил про то, что Леший — не вода, и ему рано стремиться под лежачий камень. Но друг ожидаемо не ответил.
Галка всё не шла, я уселся на диванчик возле окна, задумался и, видимо, прикорнул. Проснулся в ужасе, подскочил к кровати, наклонился и долго вглядывался в лицо друга. Отёр холодный пот со лба, выпрямился и резко глянул снова. Нет, всё-таки приснилось! А вот меньше надо лазать где не надо, и не будет сниться всякая жуть!
Привиделось, будто Лёха раскрыл глаза и смотрит на меня чужим взглядом. Да и не Леший это вовсе, а тот пацан, в теле которого я благополучно живу все эти годы.
И тут аппаратура истошно взвыла. Твою ж каракатицу! Я вылетел в коридор и заорал:
— Врача! Доктора! Быстро!
Мельком отметил, что по коридору идёт Галчонок, придерживая огромный живот. Сам же метнулся в койке и растеряно замер, не зная, что делать.
И тут веки у Лёхи дрогнули, он открыл глаза и посмотрел прямо на меня. Безошибочно. Сразу. Хотя я стоял сбоку, и по идее после стольких дней в коме он вообще не должен соображать. А тут раз — и в упор. На меня. Чужими, мать его, глазами!
Сказать, что я охренел — ничего не сказать. Что-то непонятное творилось и с Лёшкиной радужкой. Она то синела, то возвращала свой привычный карий цвет. Но страшнее всего то, что я читал в глазах друга. В незнакомых глазах.
Дикий ужас, непонимание, отчаянный, крик о помощи — всё выплёскивалось яростным криком аппаратуры, которая отчаянно орала и мигала всеми кнопками, как будто не справлялась с диагностикой.
Мужское тело на кровати вдруг выгнуло дугой и швырнуло обратно. Техника завизжала с удвоенной силой. В палату наконец-то ворвались люди в белых халатах, я отступил в сторону, но жуткий чужой взгляд преследовал меня.
Чья-то рука легла на моё плечо, и я точно поседел во всех местах сразу.
— Лёша, что случилось? — пробормотала запыхавшаяся Галка, испуганно глядя на мужа, вокруг которого суетились врачи.
Я обернулся, облегчено выдохнул, обнял её за плечи, жадно глотая когда-то родной, но давно уже чужой аромат.
— Не знаю, Галчонок, сейчас врачи разберутся и скажут.
Галка отчего-то покосилась на меня с недоумением, но тут же охнула, вцепилась в мою руку ногтями.
— Лёш… Кажется, у меня воды отошли, — просипела женщина сдавленным голосом. — Но ведь рано ещё… — изумленно прошептала, глядя себе под ноги.
— Твою мать! Какого!.. Стой здесь!
Я прислонил Галку к стене и вылетел в коридор.
— Доктора! Быстро! Рожает!
Медсёстры засуетились, вскоре появилась каталка, на неё уложили роженицу и повезли в родильное.
— Лёша! Лёша! — прохрипела Галчонок, кусая губы. — Лёша…
— Я останусь, Галка, всё будет хорошо, — успокоил я жену товарища, в глубине души осознавая — это конец.
— Спасибо, — раздалось сдавленное, и за девочками закрылись двери грузового лифта.
Я вернулся в палату, чтобы снова попасть под прицел чужих глаз. Алексей, а вернее не он, а тот, кто в шаге от смерти очнулся в его теле, и теперь отчаянно цеплялся за жизнь. Студент бился о стенки чужого тела, пытаясь вырваться наружу, но я не знаю, в какой реальности такое возможно.
Я стоял, сжимая кулаки и молясь… А чёрт его знает, о чём я молился в эти секунду. О том, чтобы Лёха выжил? Врагу не пожелаю. Бедный пацан в его теле свихнётся, когда поймёт, во что он вляпался. Да и упекут его сразу в психушку, едва скажет, сколько ему лет, решат, что в коме повредился умом.
Прожить жизнь в чужом очень взрослом теле — такой себе второй шанс, когда тебе двадцать, и ты помнишь себя молодым. Чем я мог помочь? Ничем. Я стоял и смотрел в чужие глаза, молился впервые в жизни и одновременно просил прощения у мальчишки за то, что забрал у него жизнь.
А потом до меня дошло, и я шепнул парню: «Не сопротивляйся!» Студент нахмурил Лёхины брови и забился ещё сильнее. И я начал повторять, потом не выдержал и крикнул:
— Не сопротивляйся! Галка рожает прямо сейчас, понимаешь? Твой второй шанс! Твоя жизнь! Ты — это он!
Медсестра в возрасте оглянулась на меня и громко поинтересовалась:
— Алексей Степанович, с вами всё в порядке?
— Да. Не отвлекайтесь, — отрезал, не отводя глаз от студента, запертого в теле моего лучшего друга, которым когда-то был я сам.
В другой реальности в этот момент я очнулся в комнате общежития, не понимая, где я и что со мной. В этой альтернативной линии я умирал вместе я парнишкой, тело которого мне отдали, чтобы изменить судьбу старого хранителя-архивариуса Фёдора Васильевича.
Чтобы поменять жизнь семейства Рыжовых и Бороды, чтобы дать Лене возможность выбрать свою дорогу, а не идти по стопам отца. Чтобы я сам изменил свою жизнь, а вместе с ней ускорил появление спасательной службы в нашей стране, помог предотвратить пару-тройку природных катаклизмов. Точнее, встретить их во всеоружии, тем
