Офицер-наблюдатель, сверив результаты, хмыкнул и сказал, что это еще ничего…
Как же тогда в его понимании стреляют «плохо»?
Передохнув в пустующих конюшнях и пообедав выданным еще в казарме сухпаем, рота двинулась обратно «домой».
Бухая сапогами по проезжей части Ярославского шоссе, гренадеры распевали разученную за последние дни строевую песню, под чутким руководством нашего запевалы Пашки Комина. Моя задумка удалась — «стрелецкую» песню из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» солдатики усвоили очень даже неплохо:
Зеленою весной под старою сосной
С любимою Ванюша прощается.
Кольчугой он звенит и нежно говорит:
«Не плачь, не плачь, Маруся-красавица…»[151]
На следующий день после службы я поехал в госпиталь навестить Литуса, предварительно заслав Савку в магазин за гостинцами. Теперь денщик тащил позади меня корзинку всяческой снеди.
В коридоре мы нос к носу столкнулись с доктором Финком:
— Здравствуйте, Якоб Иосифович! Как там ваш подопечный?
— Добрый вечер, Александр Александрович! Который из многих?
— Уверен, что вы догадываетесь, чье именно здоровье меня интересует!
— Хорошо-хорошо! Сдаюсь!
— Охотно принимаю вашу капитуляцию! Итак, что там с Генрихом?
— Думаю, что сможем выписать его на домашнее лечение в конце декабря. Заживление прошло успешно, опасность тромбоза миновала — теперь нашему общему другу необходимо разрабатывать ногу. Генриху Оттовичу надо отставить костыли и заново учиться ходить, хотя бы с тростью.
Распрощавшись с доктором, мы двинулись в палату к Литусу.
Мой друг сидел у окна, задумчиво созерцая хлопья мокрого снега, летящие из темноты. На столе стояла корзинка с едой, подобная той, что Савка нес с собой, и букетик свежих цветов в граненой вазочке.
— Ого! Я вижу, ты без меня не скучаешь? Отец приезжал?
— Нет… — Генрих смущенно потупился. — У меня были Анна Леопольдовна и Эльза.
— …???
— Они неожиданно приехали сегодня утром. Привезли гостинцы, цветы… Анна Леопольдовна сказала, что они решили опекать меня до самого выздоровления. Я был в смятении и во всем с ними согласился…
— Дела…
— И еще… Эльза подарила мне книгу… — Литус продемонстрировал томик стихов Гейне.
— Мм… — Я оглянулся — соседняя койка пустовала. — А где твой сосед?
— Днем увезли на операцию…
— Ага! Савка, ставь корзину вот сюда и иди-ка погуляй — нам поговорить надо!
— Слушаюсь, вашбродь! — Денщик оставил подарки на тумбочке в изножье кровати и исчез за дверью.
— Рассказывай, друг мой ситный! — потребовал я, расстегивая портупею.
— О чем?
— О том, что тебя так взволновало!
— Саша, ты же знаешь, как погиб Иван Карлович? Я не могу… То есть я не чувствую себя вправе обременять этих дам заботой о себе, когда… Понимаешь, ведь я жив только потому, что он заслонил меня собой…
— Спокойно, Геня! Давай рассуждать логически. Итак, как ты считаешь, взрыв шрапнели — это досадная случайность?
— Естественно, ведь на войне…
— Стоп! Скажи, а Иван Карлович намеренно заслонил тебя собой?
— Не думаю… Но ведь…
— Никаких «но», Генрих!!! Это — судьба! Он погиб, потому что пришло его время! Ты жив, потому что тебе, видимо, еще предстоит выполнить свое предназначение! (Что я несу?)
— Твои слова… Это как-то излишне материалистично… Или, скорее, даже мистично!
— А другого объяснения у меня нет! Извини! — Я выдохнул сквозь стиснутые зубы. — Не хочу, чтобы ты изводил себя напрасными терзаниями на тему «что могло бы быть, если бы…». Это все экзистенции! Живи и не думай о прошлом — думай о будущем! В общем, к черту все!!!
— Не знаю…
— Прими это как данность! Вот лучше расскажи мне — с чего это ты сидишь с книжкой поэта-романтика и мечтаешь непонятно о чем?
— Я не мечтаю, — неожиданно покраснел Литус. — Я думал об Эльзе…
— Похвально! Лучше думай об этой милой барышне, а не о превратностях судьбы!
— Ты считаешь ее милой? — встрепенулся Генрих.
— Ну да! Хотя, признаться, я не шибко ее разглядывал, да и вуаль закрывала половину лица…
— Когда они с Анной Леопольдовной сегодня были здесь, мне показалось, что у нее улыбка ангела…
— Да-а-а…
По пути домой, когда мы с Савкой тряслись в пролетке, я думал о том, как все в жизни переплетено. Иван Карлович погиб, а Генрих влюбился…
Кстати, надо будет найти краснодеревщика и заказать трость для Литуса. Не прощу себе, если такой подарок преподнесет ему кто-нибудь другой!
Хм… Гравер тоже нужен, однако!
По утрам я делаю гимнастику.
Сначала разминка, а потом наклоны, отжимания, упражнения на пресс — и под конец гири. Организм надо укреплять! Жаль только, что пробежки здесь не приняты, — не поймут-с!
Как раз когда я совершал вторую группу отжиманий, за дверью происходил интереснейший разговор. Мой младший брат Федечка постоянно донимал Савку просьбами рассказать о войне, и вот теперь я стал свидетелем одного такого разговора:
— Савва, ну расскажи — как вы германцев били?
— Известно как, Федор Алексаныч! Крепко мы их били!
— А братец в них стрелял?
— А как же? Стрелял! Еще как… И из браунинга своего стрелял, и из «парабела», и из пулемета, и из «траншейки»…
— А что такое «траншейка»?
— Это, Федор Алексаныч, ружье такое дробовое. Чтобы, стало быть, картечью стрелять. Ежели в окопе, то как метлой все подметает…
— А в рукопашную вы с шашками ходили?
— Не-эт! При полевой форме шашка не положена — неудобная она, длинная, цепляется за все… Мы ж не казаки — это им с коня шашкой шуровать сподручнее!
— А как же тогда в рукопашную?
— А это, Федор Алексаныч, кто как! Кто со штыком, кто с топором, кто с лопаткою… Или с бебутом навроде моего… Эвона у нас один гренадер — и вовсе немаков гранатой по головам тюкал.
— Гранатой? Она же взорвется!
— А с чего ей взрываться-то? В германской гранате запал с теркой — она за просто так не взрывается! И обух у нее ухватистый — как кистенем можно вдарить!
— Савва, а запал с теркой — это как?
— Ну Федор Алексаныч, это как спичкой черкануть, но токмо у гранаты внутрях. Там веревка с шариком особая есть!
За завтраком мама сделала мне замечание:
— Саша, этот твой «Сyclope terrible» рассказывает Федечке отвратительные вещи… Сделай ему, пожалуйста, замечание!
— Мама, этот, как ты выразилась, Ужасный Циклоп меня тяжелораненого вынес на себе. Он мне столько раз в бою жизнь спасал… — Я стиснул зубы, дабы не наговорить лишнего. — В общем, если бы не он — мы бы с тобой сейчас не разговаривали!
