– Скажи-ка, Елисей, где можно найти пастора Веттермана?
– Я не знать.
– Что ты не знать, Елисей? – Валентин начал потихоньку раздражаться.
– Я не знать пастор Веттерман.
– Ах, ты не знаешь пастора Веттермана? – Валентин порядком разозлился. – А кто такой Рыбас, ты тоже не знаешь?
– Да, господин. Я не знать Рыбас. Могу я получить мой пилюлька?
Вот тут Валентин пришел в состояние самой настоящей ярости. Ему захотелось вскочить на ноги, схватить табурет, на котором он сидел, и отходить им этого мерзкого рыбасоида, сидящего перед ним и корчащего из себя голландца, мага и черт еще знает кого. Но он сдержался. Хорошо. Хочет парень корчить из себя голландца – пусть корчит. В конце концов, Рыбас его шеф, предводитель, или дьявол их знает как он у них называется. Парень лишь пытается быть верным своей команде. Он хоть и наркоман, но несколько порций легкого наркотика посчитал недостаточной платой за предательство. «Ничего, сейчас я повышу ставку», – кипя от ярости, решил Валентин.
– Григорий, пусть им займется этот твой… – обратился он к Скуратову.
Тот сделал знак рукой, и заплечных дел мастер, выйдя из своего угла, где он безучастно ждал начала своей работы, подошел к допрашиваемому, взял одной рукой голландца за плечо, а второй молниеносно завел его руку за спину.
– О-о-ох, – застонал Бомелий, в полусогнутом состоянии ведомый в дальний конец камеры.
– Ты ему скажи, чтобы не очень круто за дело брался, – обратился Валентин к Григорию, памятуя, что у рыбасоидов весьма низкий болевой порог. Пытка, которую может вынести простой человек, запросто может вызвать у рыбасоида болевой шок и смерть. И тогда прости-прощай ниточка, ведущая к самому Рыбасу. А в том, что Бомелий – рыбасоид, Валентин не сомневался, хотя и не помнил его лица в лобовской базе данных. Это еще ничего не значило. Сам Лобов говорил, что база у него далеко не полная.
– Эй, Бойко, – крикнул Скуратов, – сначала киселя, а уж водица апосля…
«Ишь ты, – восхитился Валентин, – у них и специальные кодовые термины выработаны. Похоже, этот Скуратов действительно большой профессионал».
«Помощник следователя» легонечко ткнул Бомелия кулаком, и тот осел на пол, ухватившись за живот. В мгновение ока на ноги, а потом и на руки допрашиваемому были надеты кольца, соединенные между собой цепями. «Помощник» поднял Бомелия на ноги. Ножную цепь он завел под брус, а цепь, соединяющую руки спереди, подцепил крюком. Зазвенела переброшенная через блок цепь, заскрипел блок, и Бомелий повис между полом и потолком с поднятыми над головой руками.
– Ну что, Елисей, не вспомнил Веттермана? – переспросил Валентин. Теперь их с Бомелием, подвешенным на дыбу, разделял уже не стол, а расстояние метров в пять, поэтому Валентину пришлось повысить голос.
– Я не знать Веттермана, господин.
– Начинайте полегоньку, – шепнул Валентин Скуратову.
Григорий подал знак, и «помощник» взялся за кнут.
– О-о-ой! – взревел Бомелий после первого удара.
– Полегче, полегче… – зашептал Валентин Скуратову. – Он очень чувствителен к боли. Смотри, чтоб костолом твой не засек его до смерти.
– Что ты, сударь… Он легонечко, я же сказал ему.
Бомелий теперь орал не переставая, и Валентин, обеспокоившись, как бы его не забили до смерти, встал из-за стола и направился к дыбе. Скуратов последовал за ним. Валентин подошел так близко, что заплечных дел мастер вынужден был остановиться из опасения зацепить его.
– Ну что, Елисей, вспомнил?
По лицу Бомелия слезы катились градом, но говорить правду он не собирался.
– Я не знать Веттерман, господин, я не знать Рыбас.
– Сударь, может, спросить его об отравлении царицы? – шепнул Скуратов на ухо Валентину.
Валентин кивнул, соглашаясь. Хоть Скуратов и поклялся служить в первую очередь ему, не стоит перед ним раскрываться полностью. Все-таки взяли Бомелия по делу об убийстве царицы. Ну, Старицких еще сюда можно подверстать. А Валентин настойчиво выспрашивает у подследственного о каких-то неизвестных Скуратову Рыбасе и Веттермане.
– Эй, Елисей, слышишь меня? – спросил Скуратов.
– Да, господин.
– Знаешь, от чего умерла царица?
– Да, ее отравить.
– Как это произошло, знаешь?
– Царица обедать и умереть.
– Еду готовили в тереме?
– Нет, еда приносить в терем.
– А питье? Тоже приносили?
– Редко. Только когда царица просить вино. Мед и пиво делать у царица.
– А в тот день? Было вино или мед?
– Мед.
– Та-ак, боярин Яковлев говорил, что яд был в питье, – размышляя вслух, произнес Скуратов. – Значит, отравитель находится в тереме.
– Точно, – шепнул ему на ухо Валентин. – Если только боярин Яковлев не соврал специально.
Кинув молниеносный взгляд на Валентина, Скуратов продолжил допрос:
– Кто прислуживал царице в тот день?
– Я не знать. Разный девка служить царица. Царица сама выбирать.
Скуратов понял, что по этой линии допрос зашел в тупик, и решил сменить тему:
– Знаешь ли ты, кто такой Старицкий Владимир Андреевич?
– Я не знать Старицкий, я не знать Веттерман, я не знать Рыбас.
– Может, слегка усилить? – предложил Скуратов Валентину.
Тот кивнул, соглашаясь с предложением. Скуратов подал знак и, взяв Валентина под руку, предложил:
– Отойдем чуть-чуть…
Они сделали пару шагов назад, и «помощник» вновь заработал кнутом. На этот раз бил он посерьезнее, потому как вопли Бомелия стали раза в три громче.
– Теперь он уже бьет не в четверть силы, а вполсилы, – пояснил Скуратов. – Может, сказать, чтобы еще добавил? А то он ему еще ни разу и кожу не рассек…
– Елисей, вспомнил ли ты Веттермана? – прокричал Валентин.
«Помощник» тут же опустил кнут. Дикие вопли Бомелия сменились стонами, которыми он сопроводил слова:
– Я не знать Веттерман…
– Насколько еще можно усиливать пытку? – поинтересовался Валентин у Скуратова.
По его представлениям, по тому, что ему рассказывал Лобов, у Бомелия, как у рыбасоида, уже должен был наступить болевой шок. Но Бомелий держится как ни в чем не бывало. Орет, но держится. Такой эффект Валентин объяснил для себя тем, что Бомелий – наркоман. Именно это и подняло его болевой порог существенно выше, чем у обычного рыбасоида.
– Да мы еще толком и не начинали, – ответил бывший губной староста. – Это пока была детская забава.
– Начинайте, – скомандовал Валентин.
– Сделай-ка киселя погуще, – скомандовал Скуратов своему «помощнику».
По тому, как заорал Бомелий, Валентин понял, что вот теперь-то его стегнули по-настоящему. На четвертом ударе он уже не орал, а лишь хрипел, уронив голову на грудь. Палач сразу же опустил кнут и, набрав в ковш воды, выплеснул ее в лицо Бомелию. Тот негромко простонал, так и не подняв головы.
