Мы сидели и слушали. Так как в квартире-"клубе" Мари нередко бывали очень интересующие нас лица, то мы сделали прослушку -- скрытые микрофоны в нескольких комнатах, а наверху не репродуктор, а телефонный аппарат, и если снять трубку, и нажать одну из кнопок под ним, то слышно, что происходит в выбранном помещении. И тогда слушал я -- как этот подонок насиловал Мари! Но Андре приказал, ждать, не вмешиваться! Мы должны были войти, лишь когда мерзавец уснет, после бокала вина. Снадобье дал "месье Поль", и несколько раз повторил, все должно быть по всей форме, не просто труп, но с фотографиями и подписанным приговором. И если бы поднялся шум -- по улице даже в этот час ездили и ходили немцы, нам было бы не уйти.
А после, мы не поняли что случилось. Затем Мари сказала странным и спокойным голосом -- заходите, я открою. Она прижимала к лицу окровавленное полотенце -- и упала в обморок, лишь отперев дверь. Эта немецкая скотина ударила ее саблей, снизу вверх, вот сюда, в скулу -- и, клинок был острый, как бритва, слава богу, череп не рассек, но снес ей щеку, ухо, нос, левый глаз -- как она не упала сразу от боли, а еще сумела нас впустить, не знаю! Андре наложил повязку, что еще мы могли сделать? Затем мы разошлись, как было сговорено, Иван с Марсельцем в подъезд, Легионер с Фернандо к черному ходу, Родриго с Исабель так и прогуливались внизу, ну а я и Андре приступили к исполнению приговора, эта фашистская свинья уже пришла в себя, но не могла шевелиться, так и было задумано, чтобы он все видел и понимал.
Так что не было сцены из фильма -- когда он всего лишь бьет Мари кулаком, не успев выпить вина, тут вбегаем мы, он выхватывает саблю, а мы пытаемся одолеть его приемами французского бокса сават. И тем более не могло быть -- когда он хочет добить меня, раненого, и тут очнувшаяся Мари хватает со стены рыцарский меч и отважно вступает в бой. Там было оружие, развешанное по стенам -- но не в этой гостиной. И конечно, женщина не может так легко и долго махать громадным двуручником -- это лишь кино. Не говоря о том, что эпизод явно затянут -- и такой шум был бы слышен на улице, первому же немецкому патрулю. И что в таком случае делали наши товарищи на лестнице? Но сама сцена снята эффектно, эх, если бы все было так!
Ну а после нам надо было бежать, как можно скорее и дальше. Порознь -- так легче было затеряться. Я сопровождал Мари, "несчастную жертву мужа-ревнивца", мы ехали к швейцарской границе, вместе, но при проверке документов не показывая, что знакомы. Это спасло ее, когда меня сняли с поезда. На вторые сутки немцы уже устраивали по всей Франции облавы, проверку с личным досмотром и обыском багажа, не ограничиваясь одними документами. Я взял кортик Тиле -- по бумагам, я был отставным офицером, мог иметь кортик в вещах? Из глупого самолюбия -- кортик того самого адмирала, которого так боятся британцы. Если бы не слухи о британской контрибуции, и если бы я не был моряком... Глупость, мальчишество, погубившее всех нас! Но я сделал это -- и уже не повернуть назад.
Это был наградной кортик -- Почетный Кортик Кригсмарине, украшенный бриллиантами, с золотым эфесом и дамасским клинком. Всего их было сделано, кажется, полсотни, и награжденные были наперечет, ведь кортики вручал, по уставу, лично командующий немецким флотом. И эта вещь никак не могла оказаться у французского отставного офицера! Немецкие жандармы не были знатоками флотских наград, но, не разъясняя причины, предложили мне сойти, вежливо предложили, "формальность, месье, уладим и поедете следующим". А Мари поехала дальше одна -- слава богу, немцы не поняли, что мы были вместе! Затем приехал немец-флотский, увидел кортик -- и для меня начался ад!
Не верьте, что попав в гестапо, можно молчать. Меня сломали через сутки. Я рассказал все, что знал, про всех -- и про Мари тоже, надеясь, что она уже в Женеве! Странно, но немцы не знали про ее ранение -- а ведь в квартире осталась ее кровь, и полотенце, и бинты! И окровавленный меч -- это лишь в фильме она носит катану в зонтике, ну как бы это было возможно, у японского меча клинок не только длиннее, но и изогнут, и спрятать его так, переделать зонтик под ручку-ножны, просто нельзя! И не было никогда сцен, где она, в секунду выхватив меч, рубит немецкий патруль, или убивает их офицеров, подошедших к одинокой даме на вечерней улице -- если бы все было так ярко, просто и красочно, как в фильме! Но она сумела уйти в Швейцарию, в ее состоянии, и не попасться -- вот это был подвиг!
А у меня были очные ставки с теми, кого поймали. С Марсельцем, с Фернандо, с Легионером -- и хочу верить, что не я первый заговорил, выдав всех. Слышал, что Иван был убит, пытаясь перейти границу в Швейцарию. Андре был арестован позже, уже в сорок четвертом. Про Родриго и Исабель ничего не знаю, но никогда после не слышал о них как о живых -- хочу надеяться, что их не поймали, и они живут где-то, долго и счастливо. Как не вышло у меня.
Я не знаю, отчего меня не расстреляли -- как всех моих товарищей. Может быть, считали более важной фигурой -- если привезли в Берлин, и допрашивали уже там. И каждый день я ждал смерти -- ну а после, пришли русские.
Блистательный Жан Марэ, это я в фильме. И полуслепой инвалид, не могущий сделать шаг без костылей -- живу на пенсию от французского правительства, едва хватает на эту квартиру, и чтобы не помереть с голода. И так шестнадцать лет -- как закончилась война.
И Мари... Как я разыскал ее после, это отдельная история. Благодарю за все еще одну святую женщину, Веру Аткинс (прим. - зам.командира сектора Ф1 (французского) УСО. После войны добровольно взяла обязанность поиска всех пропавших без вести и уточнения судьбы погибших агентов. Увековечена Яном Флемингом в образе секретарши мистера М. - В.С.). Именно она вытащила меня из лагеря для "перемещенных лиц", куда я попал после репатриации от русских, находясь под подозрением, не был ли я перевербован сначала гестапо, затем НКВД. А после она же дала мне адрес Мари - перебравшись в Париж, я сразу написал ей, это все, что я мог сделать, ведь даже путь до продуктовой лавки давался мне с трудом. И моя Мари вернулась ко мне, в сорок седьмом, и мы прожили вместе еще пять лет.
Тогда еще не умели делать хорошей "пластики". Боже, что эти коновалы сделали с ее лицом! После той светской жизни, к которой она привыкла -- сидеть со мной безвылазно в этой квартирке, умирая от скуки и безденежья! А я не мог дать ей того, что она заслуживает -- видите, на кого я похож, после гестаповских пыток? И она еще боялась, что я встречу другую, не изуродованную, и ее брошу! Кончилось тем, что она приняла яд, и не проснулась. И все было, как мы мечтали когда-то, "вместе, пока смерть не разлучит нас". Ну а я еще доживаю.
