…Свен ярл умирал. Лаури подложил ему под голову негритянский щит, чтобы тот лежал повыше, но кровь всё равно шла из горла норвежца. Две толы торчали в его груди выше сердца, брошенные буквально в упор. Они пробили кожный панцырь.
Постепенно к Свену собирались всё новые и новые люди. Оставались стоять — молча и опустив головы, потому что ничем помочь тут уже было нельзя. Люди Шверды, Тиля, самого Свена, мои друзья… Многие были ранены, но никто даже не пытался заняться собой.
— Лаури, — глаза Свена стали осмысленными. Его стурман нагнулся к нему, и Свен точным движением вложил ему в ладонь рукоять палаша. — Твоё… — с трудом, но ясно сказал он. — А моя удача… кончилась сегодня… — он заговорил по-норвежски; двое ребят-норвежцев тоже опустились на колени, да и англичане, похоже, понимали. Но вдруг Свен снова перешёл на английский: — Где русский князь?
И я понял, что он уже не видит.
— Я здесь, — я встал на колено. Чужой мальчишка умирал передо мною. Шесть лет проживший на этой земле… — Я слушаю тебя, ярл.
— Это… ловушка, Хельги, — сказал он, назвав меня их, северным именем. И глаза его застыли, как схваченная морозом вода в родниках.
А я вспомнил надпись, которую Танюшка прочла на полу башни, где мы нашли оружие. TRAP. ЛОВУШКА.
153.
— Свен, Свен… — Лаури тронул его за плечи. — Свен ярл, мой побратим… Как две руки были мы с тобой, как два зорких глаза… Как жить мне теперь, когда половина моя осталась в этих скалах мёртвой? Как сражаться, если отрублена моя правая рука? О Свен, что я скажу Изабель?!
Он закрыл глаза мёртвому. Меня передёрнуло. Не от страха, не от отвращения. От тошнотного осознания ужасного факта: Свен — умер. Его больше нет.
— Приведите сюда тех негров, что взяли, — сказал Лаури, поднимаясь и доставая широкий нож. — Я порадую тебя, брат, — тихо произнёс он, обращаясь к мертвецу. — Порадую…
К нему подтащили негра, бросили на колени. Лаури схватил его за волосы, уперся коленом в спину…
Я отвернулся.
Александр Розенбаум
Отслужи по мне, отслужи…
Я не тот, что умер вчера.
Тот, конечно, здорово жил
Под палящим солнцем двора!
Тот, конечно, жил не тужил,
Не жалел того, что имел…
Отслужи по мне, отслужи —
Я им быть вчера
расхотел!
С места он коня пускал вскачь,
Не щадил своих кулаков…
Пусть теперь столетний твой плач
Смоет тяжесть ваших грехов…
Пусть теперь твой герб родовой
На знамёнах траурных шьют!..
…А он бы был сейчас, конечно, живой,
Если б верил в честность
твою!
Но его свалили с коня,
Разорвав подпругу седла…
Тетива вскричала, звеня —
И стрела под сердце легла…
Тронный зал убрать прикажи!
Вспомни, что сирень он любил…
Отслужи по мне, отслужи —
Я его вчера
позабыл!
Я вчера погиб не за грош —
За большие тыщи погиб!
А он наружу лез из всех своих кож —
А я теперь не двину ноги…
В его ложе спать не ложись —
Холод там теперь ледяной…
Отслужи по мне. Отслужи.
Умер он. Я нынче —
другой…
* * *
На равнине между скалами и лесом полыхал громадный костёр. Сжигали Свена ярла, а с ним — двух его павших людей и одного человека Тиля, возле огненной могилы которых Лаури лично зарезал девятнадцать схваченных негров. Трёх своих погибших людей Борислав похоронил на кладбище в одной из горных долин.
У меня потерь не было, хотя Сергею сильно разрубили ятаганом спину, сломав ребро, а Игорька Мордвинцева ранили толлой в правое плечо, повредив сухожилия. Мы отдыхали в горных пещерах Борислава…
Чехи жили очень хорошо. У них был скот, они сеяли зерно и разводили огороды в нескольких удобных долинах. Пещеры отапливал пар (впрочем, из-за этого тут было сыровато). Они ткали льняные и шерстяные полотна и даже работали с серебром, месторождения которого имелись в горах. Действовали несколько водных двигателей.
А ещё они отбивали нападения — снова и снова.
154.
Борислав сам показывал мне своё владение. Явно по-мальчишески гордясь им. И я его понимал.
— А это — наш тронный зал, — сказал он без усмешки, пропуская меня вперёд в сводчатый проём.
Внутри, в овальном зале, горели факелы. Навстречу мне с двойного… ну, трона, что ли… покрытого шкурами, над которым висело знамя со львом, поднялась задрапированная в плащ девушка. Борислав обошёл меня и, встав возле неё, весело представил:
— А это княгиня Юлия…
"Ута," — подумал я удивлённо. Это мне вспомнился рисунок из учебника истории за 7-й класс, статуи на каком-то соборе: герцог Эккерхед и его жена Ута. Тонкое, красивое лицо, немного печальные глаза, щека естественным жестом прижата к высоко поднятому вороту плаща… Мальчишески стройный Борислав ничуть не напоминал широколицего, кряжистого, вовсе не дворянски-утончённого Эккерхеда… да и Юлия с крепкой спортивной фигуркой не была похожа сложением на хрупкую Уту… но вот лицо, его выражение, этот жест… Странно — я был просто очарован. Ничем другим и объяснить было нельзя то, что я встал на колено перед троном и, взяв руку Юли, наклонился к ней губами. А потом, распрямившись, тихо сказал:
— Я рад встрече, княгиня Юлия. Здравствуй.
* * *
— Пусть ваши раненые лежат у нас, — Борислав бросил мне на руку тёплый плащ на меху. — Выправятся — мы проводим их к вам… И вот ещё что, — чех посмотрел мне в глаза. — Может быть, вы переберётесь сюда совсем? Нам нужны люди.
Я посмотрел вниз, в долину, где ещё дымил костёр, а над горами, над лесом, вставало бледное солнце.
— Нет, Борислав, — покачал я головой, — мы уже договорились: не сидеть на месте.
— Как знаешь, — он не стал больше уговаривать, словно знал, что это бесполезно. — А
раненых всё-таки оставь.
— Оставлю, — согласился я. — Но сами не задержимся, уж прости — нас ждут наши
девчонки.
— Я понимаю, — кивнул он.
* * *
Я проснулся от того, что в мой спальник тянуло холодом. Не открывая глаз, я забурчал что-то, самому себе не совсем понятное, вытащил левую руку и закрылся откинувшимся клапаном. Дуть перестало, я снова пригрелся, но — вот скотство! — уснуть не мог. В голову дружным строем полезли разные мысли и заботы, еле слышно шуршал костёр…
А снаружи стояла странная тишина. Какая-то даже тревожная, я различал плеск ручья на склоне, и этот плеск звучал странно одиноко и громко.
"Что-то случилось," — тревожно подумал я и сел в мешке, высвободив руки.
Мы заспались. В угол откинутой занавеси — как раз туда дуло — лился дневной — то чнее, утренний — полусвет, чёткой полоской лежавший на полу. В пещере было холодно, костёр почти догорел.
