Навел порядок в команде – кусты шевелить, не подставляясь, и постреливать, но сначала выше, а через минутку где-то – только в сторону. Правее то есть. Поскольку слева я зайду – там подлесок гуще. С виду. Не дай бог попасть! В него. А в меня, любимого, тем более. Сам рванул вбок, выдерживая дистанцию. Потом, перебежками, параллельно. Зашел с тылу. Все-таки сапоги – это для пехоты. Шумные. Никак не приноровиться. А так – редкий соснячок с осинничком понизу. Самое оно. По летнему времени. Мох, травка. Ни сухих листьев особо, ни валежника. Если, конечно, не лезть в него специально. Ухоженный, в общем, лесок. Не русский.
Пристроился за стволом. Слышу, рядом бабахнул. Метров пять. Выглянул – лежит. Спиной ко мне. Вот, ага, из-за ствола высунулся, снова пульнул. На правой ноге кровь. Не так чтоб очень. Артерию, похоже, не задел. Кровью не истечет, значит. Тихонько теперь. А то еще, не дай бог, застрелится, что потом Павлику скажу? Мне еще разве что недоброжелателей в особом отделе не хватало. Для полного счастья. Пульки, однако, и в мою сторону посвистывают. Дружественные, как их янкесы называли. Закон Мэрфи. Ежели что-то пытаешься объяснить достаточно представительной группе человекоподобных, то как ни прост будет объясняемый предмет и сколь ни подробным его разъяснение, непременно найдется кто-то, кто вас не поймет или поймет неправильно. Не могу рассмотреть, какой у него пистоль. Впрочем, какая разница. Все равно не ведаю, по скольку в них патронов. Что я, спрашивается, Каин и Манфред[273], чтоб все знать да еще и помнить? Будем надеяться, теперешний стандарт – восемь штучек. Оп! Восьмой… И точно, повернулся чуть на бок, доставая запасную обойму. Пять шагов – лечу! И – хлоп пинка по раненой ноге. Лучшее – враг хорошего. Ага, буду я на него сверху валиться, с хорошим шансом кинжальчик в брюшко заполучить… больно надо, как же. Вот, кстати, и кинжальчик. Аккуратненький такой. В ножнах. Дрянная парадная поделка. Прекрасный подарок дебилу-начальнику. Главное, от души. На тебе, типа, чудно хромированный наборчик для харакири, родной. Будешь использовать по назначению – не забудь ласковое слово обо мне. Молвить. Доставь, милай, такое удовольствие… А вот «люгер парабеллум»[274] – штука посерьезнее. Однако мы на нее не купимся. Во-первых, патроны не достать. Во-вторых, ни к чему вражьими цацками глаза мозолить, при нынешней-то сверхбдительной подозрительности. И, наконец, главное мое оружие сейчас Коля готовит. А короткоствол – так. На самый крайний случай. Который – не дай бог… К тому же в системе «стрелок – оружие» основным полагаю все же первый элемент. Если, разумеется, второй – не полный и абсолютный отстой.
А дядечка определенно не мальчик. Виски с проседью. Значит, в чинах, по всей видимости. Знаков ихнего различия не знаю. Хватило и посконных кубиков и шпал с треугольниками в придачу. Без поллитры хрен разберешь, а с поллитрой тем более. Под значком Люфтваффе какой-то хитрый крест. Желтый, блестючий, с кочергами торчащими. Не знаю, что за. Жесткие губы застыли в болезненной гримасе, края губ чуть опущены. Удачно получилось. Идти не сможет – но зато и насчет побега забот никаких. Мы обычно сразу ногу ломали, если пехом транспортировать не надо. В колене. Если надо, то руку. Приматываешь умеючи к телу, и вперед. Ноги ходят – и хва ему. Кочевники, говорят, ахиллы рабам подрезали. Но мы же не кочевники. И кровь – зачем?
Парни стряхнули с сосны купол, не так чтобы глухо сел, с сосен вообще едва ли не легче всего снимать. А хуже всего – с акации… Сложили кое-как, стропы с подвесной внутрь бросили, сверху немца. Очнулся давно. А может, и вовсе… Когда наандреналиненный, боль почти не чувствуешь. Если не дико острая. Но и от острой не отрубаешься, а лишь цепенеешь, на секунду где-то. Глаза закрыты, но видно, как глазные яблоки на шум и разговоры реагируют. Правильный дядька. Я сам такой: сразу вскакивать и права качать – самое распоследнее дело. Как бросили его – без особого пиетета – на парашют, решил застонать. Глаза открыл.
– Я оберст лёйтнант Карл Менерт[275], командир второй группа кампфгешвадер два.
Надо же, разговаривает. Надо же, по-русски. В Липецке[276], наверное, научился.
– Где базируетесь?
– Представьтесь сначала, младший лейтенант, – с эдакой пренебрежительной усталостью. Типа, надоели вы мне, со своей беготней, унтерменши. Что ж… Нам не жалко.
– Младший лейтенант Малышев, пилот-истребитель. – Вот еще, не хватало ему объяснять, что лейтенант, только знаки различия мамлейские, и потом, мне это до того по фене было всегда, все эти звездочки, ромбики, треугольнички, лампасы даже, равно как и прочие детские игры в песочнице. – Так где вы базируетесь, я не расслышал?
– Лейтанант… младший… Я есть военнопленный, и согласно Женевский конвенция[277]…
– О, позор на мою лысую голову! Как я мог забыть! Вот же олух царя небесного! Женевская конвенция! Международный документ! – Пипол понимает, что паясничаю – по тону, – но к чему это, явно не просекает, немец тоже, но подобрался весь, чует, не к добру вся эта такая вот прелюдия. – Действительно, согласно Конвенции, пленившая сторона обязана оказывать военнопленному медицинскую помощь. Сейчас-сейчас. Как там наша ранка? Сквозная. Чудесное оружие ТТ, не находите? Заживет – не заметите даже. Если доживете, разумеется. Но почистить – надо… Надо, я сказал! Обрывки материи попали наверняка, грязь всякая, затаскают потом… правозащитники. За допущение случаев гангрены у сдавшихся в плен. Руки! Руки прочь, я сказал! Вот так… Бедняжка, а ведь тебе, наверное, больно[278]…
В общем, через пару минут ставший предельно коммуникабельным немец сообщил мне очень интересные вещи. Надо просто знать. Не только и не столько, как спрашивать. Сколько, что спрашивать.
Потом вытащили информационно выпотрошенного успокоившегося немца на обочину, где нас уже ждали «полуторка», Паша с гордо запихнутым под ремень «Вальтером» П-38, все его цыри, целые и невредимые, и постанывающий фриц в кузове. Ногу сломал при приземлении. Нет все-таки ничего хуже прыжков на лес. Даже днем.
Увидев нашего немца влекомым в парашюте, Паша сначала загрустил было, но, обнаружив, что клиент очень даже не мертв, мгновенно определился со званием трофея – учили, однако, на морде лица тут же радостно изобразилось что-то вроде хрестоматийного «Чегтовски хочется габотать!»[279].
По-быстренькому забросив нас на аэродром, умчался в местечко. С немцами, разумеется. Где-то там уже кучковались ему подобные. У технарей работа была в самом разгаре, и мы – не буду врать, что с удовольствием, во всяком случае, если говорить обо мне, – присоединились к их мирному подвигу. Вообще, следует отметить, данное поколение красных военлетов было, мягко говоря, не избаловано недостатком трудовых усилий. Поскольку технических специалистов – торкнуло от Костика, после приказа Тимошенко[280] – было маловато. Мне как-то не довелось столкнуться с этой проблемой. Здесь, в смысле. Прежде всего вследствие стремительного выбытия летного состава. А так… Это потом, в войну уже, летчику приходилось участвовать в обслуживании своего ероплана лишь в самом крайнем случае. Или по желанию – кое, кстати, особо не приветствовалось. Поняли – так получается себе дороже. Летный состав должен быть максимально свеж и полон сил. Перед войной же картина была диаметрально противоположной.
В общем, с моим красавцем забот был абсолютный минимум. Дозаправить – и можно в принципе лететь. С «чайками» картина получилась несколько иная. На одной даже движок умудрились как-то очень по-быстрому поменять. Причем безо всяких кранов и полиспастов – голь на выдумки хитра. Грузовик подогнали, как-то хитро подцепили… Опять же, запчасти пришлось поискать. «Для последующей замены частей, подверженных естественному износу в ходе эксплуатации», – сморозил по науке Коля. В общем, вся шестерка была готова только к восьми. Пять «чаек» и мой «ястребок». Заправленные и с полными БК.
Потом приехал Павел на «полуторке», и из кузова довольным чертиком выпрыгнул Ждан. Сколько лет, сколько зим! С утра лишь знакомы, и почти уже родной. Война… Его буквально пару часов как сбили – едва успел до Ивацевичей добраться. Да, прилично наши забрались. Не обкорнали бы… А его – опять охотнички… Четверкой вроде как. Гоша нормально. Но сбить не получилось. Один только вроде с дымом ушел. Тоже учатся, собаки. Некоторые после такого неделю в себя приходят. Здесь явно не тот случай. Наоборот. Исполнен боевого азарта, матерится – надо было вот так, а я, блин, а старший лейтенант Жидов тоже, и… Наши «чайки» едва увидел, сразу – а мне?
Собственно, еще одна «чайка» совсем без малого готова была. Просто, когда некоторый избыток, начинаешь обычно разборчивость проявлять. Погоняли движки и решили, что именно у этой поизношеннее. Ну, пока и эту заправили, пока боекомплект. К девяти только собрались. Ничо, в июне темнеет поздно. Все вертел я, вертел шлем немецкий. Летный. Трофей, однако. Думал, взять – не взять. Вроде удобный. Сеточка поверху. Чтоб голова не потела. Шлемофоны. Очень хорошие – наслышан. Потом решил: наш мне все-таки больше нравится. Как и очки с перчатками. Главное, привык. Лучшее – враг хорошего. А тут пригодился – Ждан свои профукал, прыгаючи. Вместе с крагами. Что ж, дай вам боже, что нам негоже.
