Гиммер заложил руки за спину. Всесильный и вездесущий Керенский тут попадал довольно в глупое положение. Но ведь знает же Александр Фёдорович, что голосованием 13 к 7 Исполнительный Комитет решил в правительство не вступать. Значит, если Александр Фёдорович захотел бы вступить в правительство лично (а против этого, собственно, и возражений нет), – ему пришлось бы сложить с себя звание заместителя председателя Совета и даже члена ИК. Но поднимать этот вопрос на Совете? Это именно опасно, и Гиммер предупреждает Александра Фёдоровича от такого шага. Такого – советский митинг может и не переварить. Тут же в ответ выскочит какой-нибудь большевик или межрайонец и потребует, чтобы народ брал всю власть в свои руки. Мы потеряем все достигнутые комбинации! Нет, это невозможно! А пусть Керенский действует как частное лицо – и тогда ничего не надо обсуждать на Совете.
Нет, не нравилось так ему! И резко взглянув;, закинув узкую длинную голову, он сам стал обвинять при подошедшем по знаку его Зензинове, что Исполнительный Комитет не туда направляет внимание: что он мелочно трясётся, как бы не появилось ни одного социалистического министра, а между тем вчера в переговорах совершенно сдали Милюкову саму республику! В этой горячейшей точке оставили недоразумение – и Милюкову допущено вести себя так, что остаётся монархия!?
Керенский был молненно быстр, но и Гиммер тоже. Он мгновенно заметил меткость и язвость этого упрёка – но и мгновенно решил не признавать:
– Да хоть и пусть! – отразил он. – Да хоть и пусть Михаил становится регентом. Это скорей дело цензовых кругов. Это нисколько не стеснит свободного хода революции. Но в тысячу и в миллион раз важней – собственное поведение революционной демократии! Лишь бы мы не связали своих революционных рук буржуазными путами. Реальная власть захвачена нами, а не ими, и теперь вопрос, как ею пользоваться. А пришлёпка конституционной монархии нам пока нисколько не опасна.
Он сощурился: Николай, Михаил, династия, не династия, – так это было уже обречённо и мелко перед размашистой поступью Великой Революции!
Керенский нахмурился – и ветром унёсся с Зензиновым.
* * *
На рассвете 2-го марта шёл дачный поезд из Царского Села в Петроград. В 1-й класс набились солдаты, курили, плевали на пол. На вопрос кондуктора о билетах отвечали матом.
Не доезжая двух вёрст до Петрограда поезд был остановлен. Другие солдаты, подошедшие снаружи, стали у дверей каждого вагона, никого не выпускали. Совсем пьяный прапорщик с унтером и десятком солдат вошли в вагон, приставляли браунинг ко лбу каждого пассажира по очереди, а унтер вёл допрос: кто? и по какому делу едет в Петроград?
* * *
День в Петрограде начинался сероватым, но растянулся в легко морозный с ярким солнцем. А оттого что не тянулись на город фабричные дымы – воздух стоял небывало, празднично чист. И не слышно фабричных: гудков, и трамваи не идут – праздник! И стрельбы стало мало, почти тихо.
Повсюду висят красные флаги – на жилых домах, на присутственных, на Мариинском дворце, а на Таврическом несколько. Российские национальные флаги исчезли, нигде ни одного.
* * *
На стенах, на заборах – «Приказ № 1» Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. И по казармам, в большом множестве, читают вслух.
Но офицерам на улицах – безопаснее, чем в те дни.
Хотя кое-где висит и другая листовка, полусорванная: «Солдаты! до сих пор вы не слышали, будет ли отнята земля у помещиков… Паны дворяне! с жиру бесились, высасывая народную кровь…»
* * *
Бешено мчащихся автомобилей стало тоже куда меньше (может быть попортились?). А людей на главных улицах, кажется, ещё больше! И на малых улицах – кучки народа. Но красные ленты и банты на всех примелькались, уже не кажутся чем-то необыкновенным.
Около хлебных лавок – прежние хвосты. Магазины – закрыты, заколочены, кой-какие робко открываются.
А дворники небрегут, во многих местах не счищен снег с тротуаров, бугры да ямки. Спотыкаются люди.
Накатанные снежные мостовые буреют и грязнятся.
* * *
На Казанской улице – дотлевающие остатки бумажного костра, протопившего снег до мостовой. Когда потянет ветерок – обгоревшие бумажки с шелестом сбиваются в вихорки и переносятся по улице.
Это: ночью сожгли делопроизводство мирового судьи.
* * *
На узкой улице – разбитый автомобиль. Колёса его искорёжены, стёкла прямоугольной кареты разбиты. Любопытные стоят, подолгу смотрят.
* * *
Матросы провели арестованного городового. Девочка у подъезда, стоящая вместо швейцара, сказала:
– Ой, как я не люблю фараонов!
* * *
На уличных постах – неумелые милиционеры: юнкера, даже старшие гимназисты, скауты по 10-15 лет, с белыми повязками на рукаве. С улыбкой – слушаются их.
* * *
Кто бы ни просил – получает плакат: «Этот дом находится под охраной милиции». И многие дома украсились им.
Но это мало кого останавливает. По всему городу вооружённые солдаты продолжают обыскивать и грабить частные квартиры. И учреждения тоже.
* * *
Ликующая толпа! Необузданная радость: если так легко пал несокрушимый строй, то как же дальше пойдёт легко и счастливо! Долой старых безумных бессловесных правителей, да заменят их люди энергичные, мудрые, честные! Общее восторженное состояние, все беспричинно надеются только на одно хорошее. Валят по мостовым, а из окон им машут платками.
З. Гиппиус: ангелы поют на небесах.
П. Врангель: дикое веселье рабов, утративших страх.
* * *
На Сампсоньевском проспекте, против фабрики Ландрина, выстроены две роты инженерных войск, уже немолодые солдаты. Подошёл командир части и несколько офицеров:
– Поздравляю вас, братцы, с великим счастьем! Ненавистное всем правительство свергнуто. Образован для власти Временный Комитет во главе с уважаемым всеми Председателем Думы Родзянкой. Теперь нам осталось достойно победить врага внешнего. Новое правительство просит вас по-прежнему подчиняться господам офицерам. Прошу по местам в казармы.
Ответили солдаты: «Рады стараться!»
Но рядом из зевак вылез юркий шпень с дураковатым лицом (большевик Каюров). Втесался звонко:
– А позвольте мне слово, господин командир!
Тот не ожидал, смутился. Разрешил.
Каюров шагнул вперёд петушком да уверенно (уже весь Московский батальон обработали):
– Товарищи солдаты! Вы слышали? вернуться в казармы и опять подчиняться офицерам? Ждать указаний от помещика Родзянки? Товарищи! Да разве лилась в Петрограде кровь три дня для этого? Да разве для этого гибли тысячи пролетарских борцов? Нет! Пролетариат Петрограда не пойдёт на заводы, пока не отвоюет у помещиков землю. Товарищи офицеры! Присоединяйтесь и вы к нам, если желаете счастья народу! Нет, молчат, видите. Значит, у них другая цель. Так я предлагаю, товарищи, их арестовать и избрать вам новый командный состав!…
* * *
Торговец умоляет:
– Господа граждане! Хоть вы и граждане, да что ж это такое? Порядок надо соблюдать!
В некоторых лавках кучки горластых, угрожая, вынуждают торговцев продавать по немыслимо низким ценам.
* * *
Любого трубочиста могут заподозрить на улице, что он – переодетый городовой. Одного бритого задержали, он божился, что – рабочий.
– А какого завода?… А ну, скажи, кто у вас там управляющий? А кто старший мастер?
Сказал. Но ещё не отпускали.
* * *
По Невскому – с какими широкими жестами радости самая состоятельная публика, и чиновники, и дамы – читают «Известия Совета Рабочих Депутатов» и «Известия» петроградских журналистов, – и обсуждают, ликуют.
Длинный хвост всех званий за свежей газетой.
* * *
В «Известиях СРД» в части тиража кто-то, видимо опасаясь выдать военную тайну, из сообщения о кровавой революции изъял слово Кронштадт. А кто-то в пустое место набрал – Берлин. (Получилось: в Берлине – революция, убит адмирал Вирен).
И понёсся по городу упоительный взмывающий слух: в Берлине – тоже революция!! Везде революция!!! Конец войне!!! Гремят сияющие небеса.
А навстречу – другой слух: наследник Алексей умер от скарлатины!
* * *
По Шпалерной – очереди частей, пришедших приветствовать Думу. Солдаты в ожидании рассыпались из строя, составили ружья в козлы.
Перед самим дворцом – давка как в церкви, во время большого праздника. Все беснуются – попасть бы внутрь, посмотреть. А на крыльце требуют пропуска.
* * *
В Таврический кто только не добивается! Мать хочет найти так своих детей. Делегат тюремного надзора сгоревшего Литовского замка пришёл со списком своих надзирателей, легализировать их проживание. Кто-то просит поставить охрану к его ценной коллекции. Пришёл извозчик: лошадь угнали. Пришёл солдат: куда отвести лошадь, пойманную на улице? Пришёл лакей, прося разрешения гулять с барскими собаками в саду Таврического дворца. (Отказано: это было бы бестактно в дни Великой Революции!)
