Посыльный с периметра. Ожидаемое известие: полевая армия англичан. Все ясно, все предусмотрено. Но почему тогда дыхание остановилось?
— Там это… Кто вчера не принял присягу. Просятся…
А выдохнуть нужно медленно.
— Ясно. Когда все лили пот, они лили ром. Что ж, теперь будут лить кровь. Предупредите об этом. Из тех, что не уйдут, набирайте группы по десятку человек — и сюда, с сопровождающим. Будем формировать новую роту.
Если бы одну… Сотня за сотней… Иные чуть не с другого края острова. Оказывается — восстание скачет по плантациям, как верховой пожар. Это хорошо — губернатору не до Спайтстона. Это плохо…
Не потому, что горло хрипнет от повторения Кодекса. Но — теперь все не влезут на корабли. А слово есть слово.
К утру силы ямайской береговой охраны на Барбадосе достигли двух тысяч человек, сведенных в пятнадцать рот и три терции. Две старые — ее и Патрика. И новая. Хайме.
— Не вздумай идти впереди… — Руфина сама не заметила, как сбилась на тон, уместный скорей в устах старшей сестры, чем командира. — Эти — того не стоят. У тебя только две условно надежные роты. Их тоже держи позади, чтобы подпирали. И…
Он лишь махнул рукой.
— Справлюсь.
И вот — построение. В подзорную трубу — чего только не найдешь в богатом городе — отлично видно зеленые знамена, доносится и барабанная дробь. Идут не в ногу, но идут. Пьяницы, насильники, мародеры отрабатывают веселую гульбу. Вместе с повстанцами с дальних плантаций, которые попросту опоздали. Куртина с утра развалена, частокол выбит, у бастионов на фланках ни одной живой пушки. Кажется, на батарее вообще ни одного живого орудия. По кораблям — фрегатте, все еще носящей имя «Ройял Ривендж», и «Ковадонге» — бастионы не сделали ни одного выстрела, хотя Руфина ждала неравного боя. Пушка на берегу по силе числится за корабль в море. Со слов повстанцев и пленных, выходит, что на батарее не меньше двенадцати пушек. Подбить удалось три. Где остальные? Молчат. Нехорошее молчание, но сделать уже ничего нельзя. Приказы отданы, машина запущена. Теперь — победить или сломаться. Вот корабли и продолжают огонь, как планировалось.
Ядра взбивают комья земли на бастионе. Не все, огонь опять гуляет влево. Маленькая эскадра лежит в дрейфе, но какой-то снос есть. И если возвышение поправить легко, то изменить прицел по горизонтали — нет. Поперек колесиков получается!
Что-то нужно придумать. Потом. А пока — залп, и еще залп, и еще… Под ногами содрогается палуба. Корабль английский, и они в своей манере насовали в корпус больше пушек, чем можно. Для мореходности плохо. Стоять и бить, не выходя из гавани — хорошо. Раз в пять минут, не чаще. Такие канониры. Пока. Перетекает песок в часах — из колбы в колбу. Если на глаз — четыре минуты. Уже лучше.
— Передать по орудийной палубе — молодцы!
Словно услышав приказ, палуба тяжело вздыбливается. Пушку с талей сорвало. Там, внизу, пятитонная махина мчится от борта к борту, снося на пути людей, ломая руки, ноги и хребты, давя и мозжа. На квартердеке уже спокойно.
— Орудие за борт. Огонь не прерывать.
Рядом чихает «миньон». «Сударь, это миньоны короля!». Правда, это из д'Обинье, и о совсем иных миньонах.[34] Тех, что в шелках, кудряшках и духах — а эти в бронзе. Но — миньоны короля, прежде и теперь. Были Карла, стали Филиппа. Если все сложится, дорога изящной бронзе на переплавку. Руфина решила, что ей в хозяйстве не нужны пушки, метающие дробное число фунтов. Правда, надежные. Их не разорвет, отлиты с полуторным запасом прочности. Потому их и ставят на квартердек. Два человека обслуживают миньон легко, трое — как сейчас — едва на руках не таскают. Залп. Несмотря на кровавый ужас внизу — снова четыре минуты. Это пока еще плохой флот. Хороший за это же время выстрелит трижды. Но это флот! Пусть и из двух кораблей.
Почему рискнула именно этими? Маленькие. Да, на них можно вывезти триста человек. Но есть еще и купцы, а располагать военными кораблями и не поддержать атаку… Пора переносить огонь! Над фасом правого бастиона — облачко. Четвертая пушка. В толпе штурмующих — строем это не назовешь даже примерно — кровавая просека. Ядро. Но это — всего одно ядро, пусть и цепное. Теперь минуту можно идти смело. А там — мертвая зона. И вот до бреши — сотня шагов.
— «Ковадонга»! — Крик заставляет повернуться. Увидеть, как с превратившегося в костер корабля прыгают в воду матросы. Кто-то из неумех опрокинул жаровню… Быстрая, крепкая, непобедимая, родная «Ковадонга» проходит мимо вместе с отливом, ее отталкивают веслами.
— Пожаров на борту нет?
— Нет, сеньорита капитан.
— Отлично. Прекратить огонь. Шлюпки на воду. Десант я веду сама.
И, прежде чем скользнуть вниз по линю, — два взгляда-выстрела. Прощай, «Ковадонга». Удачи, Хайме.
Он все-таки вылез вперед. Поднял палаш на вытянутой руке.
— Вперед! Espana!
Навстречу бегущим — тишина. Хайме затерялся в бесформенной толпе… Вот человеческая волна перехлестнула остатки частокола и пологую насыпь, хлестнула внутрь батареи. Кончено?
Кончено! Точка на штурме — залп восьми медных стволов, картечью. В упор. Вот где их пушки! И через габионы запасной позиции — ретирады — атака! Алебарды, мушкеты, после выстрела обращенные в дубинки доделывают работу. Бегущих мало, им стреляют в спины…
Перезарядить англичане не успеют, добить раненых тоже. На это вся надежда. Хотя ее волнует только один человек из пятисот. Терция Патрика уже построена, уже идет вперед. Нет, даже марширует! Неловко, сбивчиво — но здесь не парад.
— Espana! Eire!
Снова человеческая волна бьется о волнолом ретирады. И если пушки молчат, то мушкеты заряжены. Сотня пуль, в упор, почти без промаха… Колебание. Но Патрик цел и только теперь лезет вперед.
— За мной, «красноногие»!
Над пушками завязывается рукопашный бой. За англичанами выучка, за ирландцами — число. Зато — под днищами дно. Пора встать.
— Терция Тахо! Вперед! Espana!
Прыжок в воду. Не подмочить бы порох на полках…
Сама Изабелла пока позади. Тяжелый бег по волнам. Вверх летят крюки. Был бы бастион одет в камень — было бы хуже. Руки цепляются за траву. Бруствер. Над ним — знамя багреца и золота. Знаменосец падает, но флаг подхватывают другие руки. Последнее усилие. Огненный выдох слева, как стилет под ребра. Значит, на ретираде восемь пушек. Неважно, этой второй раз не выстрелить. Гребень. И можно — выскочить перед ополовиненным воинством. Что им Испания? Этот клич они выучат потом.
— За мной, за товарищей!
Три сотни свежих бойцов за спиной. Впереди — цели. Пистолеты выдыхают огонь. Спрыгнуть вниз — и увидеть брошенную ретираду и узкую линейку врагов, перечеркнувших дворик укрепления. Перед строем — человек в шляпе с белым плюмажем. За спиной соединившаяся наконец ямайская армия. Теперь уже — армия. И стоит взмахнуть рукой, как цепочку с разряженными мушкетами сметет. Но…
— Сдавайтесь, сэр. Вы сражались достойно.
— Не могу сказать о вас того же, молодой человек. После грамотной инженерной атаки я, право, ожидал более изящного хода, чем тупая атака тремя эшелонами в лоб.
У этого англичанина славный кастильский. А вот отвечать следует по-английски. И вежливо, и ирландцы поймут.
— Мы торопились.
— Такой ценой? — Рука обводит поле боя. — Или вы настолько расслабились при штурме замков, что не ожидали напороться на ретираду?
Ну не говорить же ему — и ирландцам — что цена входила в число задач. Положить тех, кто не войдет на корабли. А заодно спаять пополнение со старыми частями кровью. Цена за пот. Именно поэтому Хайме не должен был лезть вперед.
— Ожидали. Но вместо сапы устроили бомбардировку с моря. Рассчитывали отвлечь огонь на корабли. Не получилось. Так вы сдаетесь, или нам закончить работу?
— Солдаты заслужили жизнь. Но Генри Бриттен не сдастся мяснику. Рискнешь молодой шкуркой, сеньор, или снова костями завалишь?
Изабелла обернулась.
— Рядовых — разоружить, и в церковь. Не забудьте покормить. Начать погрузку солдат на транспорты. А я немного задержусь…
У командира батареи — короткий меч, кираса и наруч. Довольно опасно. Главное, что с английской школой сталкиваться пока не приходилось. Враг может быть знаком с испанцами по Фландрии. Даже в Индиях приходится учитывать изрытые рвами и валами поля восьмидесятилетней войны. Недаром в устах старых солдат «Нет больше Фландрии!» означает: «Все отлично!».
Атака противника — в глазах. Туда испанец и устремляет клинки — один меча, второй — взгляда. Поймать легко, удержать трудно. В этом сложность испанской школы — и англичанин прекрасно ее сознает. Быстрые движения, резкие взмахи — отвлечь внимание. Пока — недостаточно быстрые и резкие.
Комендант батареи сам клянет Фландрию. Медленное приближение острия, отбивающего короткими покачиваниями даже не атаки — сами мысли о них, тяжелая неспешная манера… Применение осадного искусства на дуэли. Никак иначе. Точно так же через поля битв двигаются ощерившиеся копьями терции, смыкаясь над проделанными неприятельской артиллерией просеками. Манера ясна, и можно было бы попробовать исхитриться найти опровержение — но довелось повидать и иное. Вдруг испанец бросит вперед собственные тело и клинок, как первую волну ирландцев? Голосящая толпа построила перед ретирадой насыпь из тел, по которым взошли уцелевшие. Это против испанской школы, привыкшей ценить даже наемников! Но… это случилось. Вот и приходится сомневаться в давних словах учителя.
