Фрегат стоял в затоне, ошвартованный к молу. Паруса сложены в трюме. Голые мачты издали казались обвитыми паутиной. Ему, наверное, тоже не терпелось отправиться в плавание. Мне во все эпохи казалось, что корабли живые. Или ты находишь с кораблем общий язык, и тогда он верой и правдой служит тебе, или нет, и тогда не миновать беды. Впрочем, к большинству членов экипажа отношение у корабля нейтральное. Наверное, так собака относится к блохам, которые, конечно, раздражают немного, но привыкла уже к ним, вычесывает только самых надоедливых.
Нанять экипаж и погрузить снабжение заняло два дня. Только по городу разнеслась весть, что я собираюсь в поход, утром на фрегат прибыли почти все участники предыдущего. Отсутствовали лишь те, кто уехал из города по делам. Провожать вышел весь город. Роттердамцы вообще-то привычны к кораблям, каждый день кто-то приходит в порт, кто-то уходит, но фрегат был источником богатства многих его жителей.
Свежий западный ветер быстро пригнал нас к острову Тексел. Пришлось подождать прилив, чтобы пройти проливом между островом и материком. Приливно-отливное течение здесь очень сильное. Флот гезов стоял на якорях севернее острова Виринген. Это были рыбацкие буйсы разного размера. Большие оснащены «воронами». Надеюсь, и пользоваться ими умеют.
Луи де Буазо предлагал провести совещание на берегу, но я предпочел собрать капитанов на фрегате. В каюте было бы слишком тесно, поэтому провел совещание на палубе. Секретов от экипажа у нас нет. Испанцы знают об этом флоте и не боятся его. Уверены, что голландцы разбегутся, когда испанская эскадра подойдет сюда. Я смотрел на красные, обветренные лица рыбаков. В том, что касается плавания в этих водах, многие могли бы поучить меня, а вот боевого опыта у них на всех вместе кот наплакал. Они смотрят на меня доверчиво, как дети, и ловят каждое слово, хотя я говорю им то, что они и сами уже знают.
— Запомните самое главное: без моей команды не нападать. Даже если вам покажется, что захватите испанский корабль без потерь. Ждите и не жадничайте, иначе погибнете бестолку, — заканчиваю я.
О дне выхода испанской эскадры мы узнали заранее. Такое не утаишь. Многие матросы на галеонах — местные жители. Нам придется убивать их, а им — нас. Гражданская война самая бессмысленная, а потому и самая жестокая. Испанские корабли снялись с якорей рано утром, чтобы успеть выйти в море с отливом. Дул западный ветер, сырой и хлесткий, наверное, силой баллов пять, но в мелководном заливе, где волнам негде набрать высоту, казался слабее. Если бы пошел дождь, стало бы совсем хорошо. Комендорам в закрытых помещениях он не помеха, зато мушкетерам на палубах и марсах подмачивал бы порох, уменьшал мощность выстрела. К сожалению, воздух был наполнен только водяной пылью, которая словно бы не решалась слиться в крупные капли.
Возглавлял эскадру четырехмачтовый галеон длиной метров шестьдесят, шириной около восемнадцати и грузоподъемностью тысячи две тонн. Когда-то я работал в этих местах на голландском костере такого тоннажа. На борту было два судоводителя — капитан и старший помощник — и еще механик, боцман и кок-матрос. Вахту мы со старпомом стояли шесть через шесть. Плюс швартовки, которых в удачный день было по две, причем обе на вахте старпома, и мне приходилось просыпаться и подниматься на мостик. Старпом был филиппинцем, который за два года получил диплом вахтенного помощника в «академии» у себя на родине и еще через два года поменял на диплом старшего помощника. Его опыт был равен его образованию. Платили ему за наличие диплома и знание английского языка. Мне приходилось делать не только свою работу, но и обучать старпома. Что радовало — филиппинец усваивал если не со второго, то с третьего раза, и ни разу не пускал пузыри. Пальцы загибал только перед боцманом и коком-матросом, своими соплеменниками. За четыре месяца этого контракта я научился ругаться на английском языке с филиппинским акцентом в течение десяти минут без повторов, а потом первый месяц отпуска тупо отсыпался. По ночам мне снилось, что звонит судовладелец и голосом старпома-филиппинца говорит, что замены нет, что придется работать еще пару контрактов.
Под бушпритом флагмана испанской эскадры висит почти до воды блинд. Два чугунных груза оттягивают его нижние углы. На фок-мачте галеон несет главный парус и марсель, на грот-мачте есть еще и брамсель, а на второй грот-мачте и бизани — латинские. Паруса редкого голубого цвета с золотыми крестами. Кресты большие, от кромки до кромки, и из широких полос. Казалось, ими хотят защитить корабль. В эту эпоху еще верят в чудеса и с тупой монотонностью наступают на одни и те же грабли. Лбы у людей пока что очень крепкие. Пушки стоят на двух палубах, всего пятьдесят шесть. Плюс фальконеты, которые трудно пересчитать. Их установили везде, где только можно. Думаю, фальконетов не меньше сотни. Возле каждого по два комендора в шлемах-морионах и кирасах. На палубах и марсах мушкетеры и аркебузиры. Их много, несколько сотен. Над фальшбортами натянуты противоабордажные сети. Наверняка приготовили известь, чтобы швырять в глаза атакующим. Пожалуй, гезы смогли бы захватить такой корабль, только положив две трети, если не больше, своих людей.
За флагманом шли галеоны поменьше, четырех- и трехмачтовые. Строя не придерживались, двигались кучкой. Испанцы были уверены, что никто не способен остановить их эскадру, поэтому на появление у них по курсу фрегата реакции не было.
Я надел на голову шерстяную шапочку-подшлемник, отсыревшую за время ожидания вражеской эскадры. Йохан Гигенгак подал шлем-морион, украшенный золотой гравировкой в виде пикирующих соколов. На металле морось сбилась в небольшие капли, словно шлем ронял скупые мужские слезы по тем, кто погибнет в предстоящем бою. Тяжесть шлема напрягла мышцы шеи, от них сигнал пошел дальше — и все тело сразу настроилось на бой. Кирасу, украшенную золотыми силуэтами сцепившихся соколов, надел давно, однако такой реакции не было. Видимо, мое тело уверено, что, пока не надену шлем, бой не начнется. Я натянул узкие кожаные перчатки. Они приятно облегали ладони и словно бы наполняли их силой. Пошевелил пальцами, будто играл гамму на фортепьяно, а затем потряс кисти в воздухе, снимая напряжение, как учили в секции по вольной борьбе, в которой я занимался с полгода лет в пятнадцать, научившись нескольким приемам, умения падать и — самое важное — снимать напряжение перед поединком. Я положил правую руку на рукоятку сабли, проверил, легко ли клинок выходит из ножен. Следующими были рукоятки пистолетов в кобурах, которые висели на кожаном поясе с приклепанными к нему золотыми прямоугольничками и застежкой в виде сокола, раскинувшего крылья. Шлем, кираса и пояс трофейные, с последнего приза. Наверное, предыдущий их хозяин обожал соколиную охоту. Я уже не брезгую носить чужие вещи. Даже появилась необъяснимая уверенность, что мне они послужат лучше, чем предыдущему хозяину.
Рядом со мной стоят Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Они внимательно следят за мной и бессознательно повторяют мои движения. Это помогает им справиться со страхом, который, судя по напряженным и побелевшим лицам, полез их всех щелей, будто громадина испанского флагмана навалилась на тот отдел мозга, где таился страх. Не помогло и то, что я приказал выдать всем по двойной порции крепкого испанского вина. Кстати, смелость пьяных испанцы презрительно называют «голландской храбростью».
— Пора по местам, — говорю я своим молодым офицерам.
Оба спускаются на опердек. Один будет передавать мои приказы канонирам обеих нижних палуб правого борта, второй — левого.
— Открыть порты, выдвинуть орудия! — командую я.
Слышатся глухие удары, визг дерева о дерево, короткие реплики.
— Порты открыты! — первым докладывает с правого борта Ян ван Баерле.
Через пару секунд его слова повторяет Дирк ван Треслонг.
— Карронадам целиться по парусам, пушкам — по носовой надстройке! — приказываю я.
Офицеры дублируют команды. Впрочем, целиться пока не по кому, испанский флагман прямо по курсу у нас. Дистанция между кораблями сокращается будто бы прыжками.
