Крестьянские парни управлялись с привычным орудием труда не в пример ловчее меня и горожанина Минина. Быстро отрыли яму, но оказалось, что она пуста. Во втором намеченном месте нам повезло, на предполагаемой глубине показалась дубовая крышка сундука. Находка очень заинтересовала наших помощников. Повторение легенды о «говядарьском» инструменте, кажется, никого не убедило. Однако привитых навыков дисциплины парням хватило, чтобы не задавать «отцам-командирам» прямых вопросов.
Сундук оказался так тяжел, что везти его на одной лошади, вьюком, было невозможно. Пришлось исхитряться и делать снасть, чтобы подвесить его между двумя лошадьми. Конечно, логичнее было бы сундук вскрыть и переложить содержимое в мешки, но делать это по понятным причинам мы с Мининым не стали.
Все эти заботы заняли много времени. Дождь, между тем, все не прекращался, и решено было остаться здесь еще часа на два. Тем более, что Крайний, обшарив все подворье, нашел-таки припрятанное покойными хозяевами толокно и затеял варить кашу. От нечего делать я вернулся в огород, осмотреть первую, пустую яму. То, что в этом месте недавно копали, было несомненно, только непонятно, зачем?
Прихватив саблю, я спрыгнул вниз и начал протыкать землю. Это не осталось незамеченным, и вскоре все волонтеры собрались вокруг, мешать советами.
— Интересно? — спросил я, когда они мне окончательно надоели.
— Интересно, — ответило хором несколько голосов.
— Тогда лезьте и копайте.
Уговаривать и подгонять энтузиастов не пришлось. Охотники тут же спрыгнули в жидкую грязь и начали остервенело вгрызаться в землю. Любовь к кладам, видимо, заложена в людях генетически. Мне и самому было интересно, какой сюрприз готовит нам липкая, жирная глина. Пропорционально глубине ямы росли азарт и нетерпение.
— Поди, там горшок с золотом, — мечтательно сказал Ефим.
— Ясное дело, не станут же на такую глубину невесть что закапывать, — добавил молчаливый парень, поднимая из ямы вверх перепачканное лицо, — золото не золото, а серебро точно есть.
Жажда богатства начала вползать в безыскусные, чистые сердца.
— А делить-то как будем? — неизвестно к кому обращаясь, но косясь на меня, спросил Ефим.
— Известно, по справедливости, — вмешался в разговор Иван Крайний. — Всем поровну.
— Вы сначала медведя убейте, а потом уже шкуру делите, — посоветовал я.
— Какого медведя? — заинтересовался Кнут.
— Неубитого, — замысловато ответил я.
Вопрос с косолапым заинтересовал не только парнишку Кнута, но тут металл лопатной закраины лязгнул обо что-то твердое, и разговор прервался на полуслове.
— Чего там? — прошептал любознательный Кнут, склоняясь вместе с товарищами над ямой.
Молчаливый копатель отставил неуклюжую лопату к стенке ямы и начал руками отрывать находку. Кажется, волонтеры были правы, в земле был зарыт глиняный горшок.
Азарт кладоискательства зацепил даже меня, и я, как и все, пал перед ямой на колени.
— Ну, чего там?! — торопили нетерпеливые зрители. — Осторожней, не разбей! Подковырни его, тащи за горло!
Молчун, не спеша, разгребал руками глину, освобождая горшок. Напряжение достигло предела. Наконец он вытащил сосуд из земли и взял его в руки.
— Тяжелый? — спросил чей-то взволнованный голос.
— А то! — гордо ответил счастливый землекоп.
— Давай сюда, — попросил Крайний.
Молчун передал ему горшок и собрался вылезти из ямы.
— Посмотри, может быть, еще что-нибудь есть, — попросил я.
Парень пожал плечами и снова взялся за заступ. Однако копать не стал, наблюдал, как Крайний аккуратно очищает горловину.
— Ишь, как хорошо закрыли, чтобы вода, знать, не попала, — бормотал он, примериваясь, как ловчее снять керамическую крышку. — Надолго, видать, прятали.
Иван вытащил из-за голенища нож и начал отколупывать залитую смолой крышку. Все, затаив дыхание, сгрудились вокруг него. Наконец крышка поддалась. Иван засунул пальцы в горловину и выудил из горшка холщовую тряпицу, завязанную в узелок. Иван начал зубами развязывать тугой узел.
— Чего там, никак, деньги? — спросил из ямы молчун, которому ничего не было видно.
Ему не ответили, напряженно ждали, когда Крайний справится с узлом. Наконец он развернул таинственную находку. Там, как можно было предположить, действительно были серебряные монеты.
— Это ж надо, какое богатство! — выдохнул кто-то из зрителей.
Богатство было небольшое, сотня монет, целых и рубленных на части, но для крепостных крестьян это было целое состояние.
— Покажи, — попросил я, но Иван сделал вид, что не услышал просьбу и завязал тряпку.
— Поделить надобно, — подал голос из ямы Молчун, — по справедливости.
— Успеем поделить, — обозначил я свое начальственное присутствие, — копай дальше, может быть, там еще что-нибудь есть.
— Пусти меня, — попросил Молчуна еще один охотник, парень по прозвищу Крот.
— Сам раскопаю, — ответил тот и принялся энергично выбрасывать из ямы чавкающую глину.
— Есть, — радостно закричал он, когда лопата опять на что-то наткнулась.
Опять все сгрудились вокруг ямы. Молчун встал на колени и опять принялся руками разгребать мокрую землю.
— Кажись, доски, — сообщил он, вынимая из земли завернутый в холстину сверток.
— Дай сюда, — попросил я, предположив, что это что-нибудь более ценное, чем серебряные талеры.
Молчун передал мне сверток. По форме и весу это могли быть только иконы. Я тут же забыл про неинтересное серебро и начал рассматривать находку, тщательно упакованную в залитую смолой и обмазанную дегтем холстину.
С иконами на Руси до середины семнадцатого века, когда в Москве появились государевы иконописные мастерские, была напряженка. Во времена татарского владычества иконопись осуществлялась в монастырях, которым поработители русской земли не только не препятствовали, но и оказывали покровительство.
Особенное развитие писание икон получило во второй половине XVII столетия, в Москве, когда, для удовлетворения потребностей государева двора, возник при оружейном приказе целый институт «царских» иконописцев, «жалованных» и «кормовых», которые не только писали образа, но и расписывали церкви, дворцовые покои, знамена, древки к ним.
В «нашем время», в начале семнадцатого века, икон в бытовом пользовании было еще мало. Зато многие церковные люди и миряне не только воздавали иконам такое же поклонение, как честному и животворящему кресту, но и «возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении». Говоря попросту, делали из ликов святых идолов и кумиров.
