— Тань, я вот думаю, — вновь попытался я затеять разговор, — у нас где-нибудь толстая
161.
кожа есть?
— Есть, — отрезала он, — у тебя. Своя собственная.
Я убито вздохнул. Последнюю неделю Танюшка была какая-то взвинченная и всем недовольная. Когда я попросил её постирать плавки — она их тщательно намочила в холодной воде и этот тяжёлый, мокрый, ледяной комок бухнула мне на живот. На голый, между прочим. Не знаю, что на этот счёт подумали другие, а я почему-то даже обидеться не смог.
— Олег, — уже в спину окликнула меня Танюшка. Я обернулся. — Нет, ничего, иди.
Я ушёл не сразу. Какое-то время глядел на неё — и она отвела глаза.
Игорь Басаргин
Королева моя… Напротив
Не дышу, как перед святыней.
Вы владычица душ и плоти
Всех, кто в дом ваш заходит ныне.
Вам ни в чём не найдётся равных:
Ни в уме, ни в любви, ни в танце.
Что же я на доспехах рваных
Не навёл, так как должно, глянца?!
Вы, картинно вздымая руку,
Поднимаете кубок алый…
Мои песни наводят скуку,
Чуто кривя ваших губ кораллы.
Но о том, кто меня достойней,
Упоённо щебечут гости.
На земле прекратились войны,
Залегли по могилам кости.
Я смешон в старомодной драме,
И мой меч не достоин чести —
Рисоваться в старинной раме
Со своим господином вместе.
Но, всегда оставаясь другом,
Вы велите: "Идите, рыцарь,
К моим верным и честным слугам.
Вам туда подадут умыться."
Я пройду сквозь любые двери,
Я уеду навек отсюда,
Отрекаясь от суеверий,
Как надежд на слепое чудо.
Вы коснётесь оконной рамы
И вздохнёте притворно-тяжко:
"Он всегда был немного странный,
Но он любит меня, бедняжка…"
* * *
Вадим догнал меня метрах в двухстах от нашего лагеря. Это было не особо трудно — я и на настоящих-то лыжах ходил так себе, а уж на самоделках… А вот он лыжником всегда был неплохим, что и доказал сейчас, легко меня настигнув и двинувшись рядом. Просто — молча, ровным спортивным накатом. Я тоже помалкивал, отмахивая руками, только уныло.
В молчании Вадима было сочувственное понимание. Это меня бесило. Потом он сказал:
— Смотри, как вытерло.
Я глянул, куда он указывал — на своё бедро. Чтоб удобней было идти на лыжах, я подвернул полы сделанной Танюшкой зимней куртки, и Вадим показывал на то место, где ножны палаша стёрли кожу штанов до белёсого цвета.
162.
— Да, — равнодушно ответил я.
— Пусть Танька заплату поставит, — сказал он. Я усмехнулся:
— Танька… Кто она мне, чтобы штаны латать? Сам сделаю…
— Олег, — очень серьёзно сказал Вадим, — я вот понять не могу. Ты такой умный парень. И такой дебил в некоторых вопросах.
— Да? — не обиделся я. Мне было как-то всё равно. — Ну например?
— Сергей на год почти младше тебя, — продолжал развивать свою мысль Вадим, — а они с Ленкой ещё осенью подо всеми кустами в округе траву поукатали.
— Знаю, — лениво ответил я, — какой бы я был князь, если б не знал… И, между прочим, знаю и про вас с Наташкой. Только молчу, потому что неё дело.
Вадим намё, кажется, понял, но не унялся:
— Да я не об этом… Ты что, не понимаешь, за что она на тебя взъелась?
— Нет, — честно отрезал я. Вадим сделал большие глаза и постучал по лбу (своему) кулаком:
— Ну ты и ку-ку.
— Хороший звук, — заметил я, — постучи ещё.
Он не преминул стукнуть меня в лоб и заявить:
— Звук ещё лучше. Чистый дуб. Морёный. Она за тебя боится, а ты мало того, что лезешьна рожон — вспомни, что ты отмочил, когда мы отбивали негров?! — так ещё и ведёшь себя как нерешительный кретин. Ты её целовал?
— Не пользуйся тем, что я хуже хожу на лыжах, — попросил я.
— Не могу видеть, как на корню засыхает мой лучший друг. Не лопух, чай… И вообще — поехали-ка обратно, — предложил он, — завтрак сейчас. Или ты к братьям-славянам завтракать намылился? Так это мы только к следующему завтраку поспеем, не раньше…
Я остановился, откидывая капюшон.
— Нравится она мне, Вадим, — признался я. Он смотрел серьёзно и понимающе. — Люблю я её. Давно. Оттуда ещё. Она косо глянет — и мне плохо. Улыбнётся — в душе всё поёт. Понимаешь? Ведь у тебя есть Наташка…
— У нас с ней всё не так… — возразил Вадим. Низачем стряхнул снег с большой разлапистой ветки. — Романтик ты, Олег. Ну, может, и она — тоже… Всё. Не буду тебе больше ничего советовать. Но правда — идём обратно. Скоро Новый Год, олег. Глядишь, что-то у вас наладится…
Игорь Басаргин
Для графини травили волка.
Его поступь была легка…
Полированная двустволка —
Как пропетая в гневе строка.
Он был вольный и одинокий —
На виду или на слуху…
Стрекотали про смерть сороки
Суетливую чепуху…
Упоённо рычала свора,
Егеря поднимали плеть —
Все искали, где тот, который
Должен выйти и умереть?..
…Нет, любимая. Даже в мыслях
Я не буду ничей холоп.
Я уже не подам под выстрел
Свой упрямый звериный лоб.
И моя негустая шкура
Не украсит ничей камин…
Пуля — дура. Конечно — дура.
163.
Только в поле и я — один…
Всё бело — и борзые стелют
Над равниной беззвучный бег…
Эх — дожить бы хоть до апреля,
Поглядеть, как растает снег!
Как по небу бегут беспечно
Облака до краёв земли…
И влюбиться в тебя — навечно.
За секунду до крика:
"ПЛИ!!!"
Танюшка нашла меня, когда я устраивал в импровизированной стойке свои лыжи. Подошла, тихо спросила:
— Зачем тебе кожа, Олег?
Я повернулся к ней. В зелёных глазах была чуточка виноватости, скрытая за деловитостью, как за дырявым плетнём.
— Куртку себе хочу сделать, — пояснил я, — доспех такой, как у ребят Лёшки. Вон, Сморч делает такой.
— Есть толстая кожа, — Танюшка кивнула на закрывающую вход на склад плетёнку, обтянутую шкурой, — там. Я принесу.
— Спасибо, Тань — потом, — я покачал лыжи, удостоверившись, что они стоят прочно.
* * *
Из всех Новых Годов в своей жизни я только один — в третьем классе — втсретил не дома, лежал в больнице на операции. Помню, что мне было мало того, что плохо после анастезии, но ещё и обидно, что Новый Год встретят без меня. Этот праздник для меня всегда был "домашним". Я и подумать не мог, что когда-нибудь придётся встречать Новый Год — так.
Я понимал, что эти ребята и девчонки вокруг — они теперь и есть моя семья. Они на самом деле были моими друзьями. Но мне вдруг стало почему-то почти физически тошно от предпраздничной искренней суеты, от радостных лиц — а самое тяжёлое — некуда было уйти от всего этого. Просто уйти в комнату и закрыть за собой дверь.
