Казалось, то, что камеру никогда не проверяют и не обыскивают, представляет узнику некоторые возможности, но то была иллюзия. Кроме рубашки и штанов, мне не оставили больше никаких вещей. Можно было разбить глиняную миску, в которой приносили еду, и ее осколками… Не получится. Миска была изготовлена из мягкой глины, крошащейся в пальцах. Раствор, скреплявший камни моей камеры, — намного крепче.
Больше всего неприятностей причиняли насекомые. Полагаю, что в конце концов насекомые просто сжирали живьем людей, лишенных каких-либо возможностей бороться с ними. Если их не опережали крысы.
Естественно, солнечный свет не проникал сюда, на минус третий этаж удивительного замка Кориньи. Единственный свет сочился через маленькое окошечко в двери, а в коридор, в свою очередь, он попадал из помещения, где сидели тюремщики. Но разделение на день и ночь существовало, и отличить день от ночи было легко: по интервалам между «завтраком» и «ужином». Тот, который был короче, являлся днем, который длиннее — ночью. Полагаю, кормили нас приблизительно в десять часов утра и в шесть вечера.
«Днем» крысы вели себя не слишком нагло: копошились где-нибудь в углу, в старой соломе, или бегали по камере, задевая ноги. Куда хуже было «ночью», поскольку забраться на мою, с позволенья сказать «кровать», им не составляло никакого труда. В первую же ночь я проснулся от того, что меня укусили. В последующие ночи приходилось спать вполглаза и постоянно отгонять этих тварей. Наибольшей опасности подвергались ноги, хотя крысы могли вцепиться и в горло и вообще в любую часть тела. Я прикончил несколько штук — это помогло. Мерзавки стали осторожнее.
Прошло два дня, а на третий меня, уже успевшего ознакомиться с основами здешнего «миропорядка», несколько удивил шум отодвигаемого засова и скрип двери — правда, не моей, а соседней. Я встал и, подойдя к двери, приник к забранному решеткой окошку. Я ничего не увидел, но слышно было неплохо.
В камеру справа от меня вошли два тюремщика. Вошли и задержались. Я слышал их голоса, но слова разобрать было невозможно. Через некоторое время голоса затихли. Последовала длительная пауза, завершившаяся возней, сдавленным рычанием и резким окриком. Через минуту дверь камеры заскрипела снова. Загремел засов, задвигаемый на место. Я разглядел обоих тюремщиков, когда они проходили мимо моей двери. Одного, невысокого жирного борова, звали Жуан. Имя второго, который был повыше, имел бороду и вообще выглядел слегка «презентабельнее» своего свинообразного спутника, было мне неизвестно.
Жуан почесывал причинное место и ухмылялся. Его товарищ, кажется, тоже выглядел удовлетворенным.
— Хороша шлюха, — услышал я реплику Жуана, когда они проходили мимо. — Надо бы отнести ей объедков.
Итак, в соседней камере сидит женщина. Похоже, дон Альфаро был сторонником равноправия полов и полагал, что в его личной тюрьме прекрасно уживутся и мужчины и женщины. Если Анна Альгарис содержалась в таких же условиях… Образ черноволосой и черноглазой испанской красавицы, возникавший перед моим мысленным взором каждый раз, когда я вспоминал о племяннице Родриго, от этих мыслей должен был потускнеть. Но почему-то не потускнел. Возможно, ее просто нет в живых.
И все же, вдруг она — в соседней камере? Злая ирония судьбы: по соседству друг с другом сидят завшивевший «ангел рода Альгарисов» и ее горе-освободитель, только-только начинающий вшиветь. Замечательно. Романтика!..
Нет, вряд ли это она. Но кто бы ни была эта бедная девушка, лучше ей было умереть сразу, чем гнить в этом подземелье…
Второй визит в соседнюю камеру произошел следующей ночью. Тюремщики дежурили в две смены. Днем за «порядком» на нашем этаже следило двое, ночью — только один. В принципе, за порядком можно было вообще не следить, поскольку сбежать отсюда было практически невозможно, но тут граф Альфаро решил перестраховаться. Ночной работничек воткнул факел в одну из скоб в стене, отпер камеру моей соседки, сделал все, что хотел, и, закрыв за собой дверь, пошел обратно по коридору. В свете факела я его разглядел: жилистый старик с весьма мерзкой физиономией. В правой руке он нес факел, а левую с недовольным видом вытирал об штаны.
Прошел день, и в камеру неизвестной мне девушки — полагаю, это была сравнительно юная особа, поскольку о старухе вряд ли бы отозвались «хороша», — заглянул Жуан. Его напарник с ним не пошел. Как я понял из их экспрессивного испанского диалога — они орали друг другу через весь коридор, нимало не заботясь о том, что их могут услышать заключенные, — напарник Жуана приобрел от моей соседки в подарок дикое количество специфической фауны. По этому поводу сельская шлюха, с которой он также время от времени имел сексуальные контакты, выставила его за дверь. Также она заявила, что от него воняет, как от козла, а напарник Жуана полагал, что это происходит от того, что он трахается с моей соседкой. Мысль о том, что это происходит потому, что он никогда не моется, видимо, не приходила ему в голову. Жуан смеялся, называл своего напарника чистоплюем и говорил, что сельскую шлюху, которая отказывает по причине каких-то там букашек, надо трахнуть без всяких разговоров и не заплатить после этого ни единой медной монеты.
Вдоволь наоравшись, Жуан зашел к моей соседке, и некоторое время все было как обычно. Но вот дальше…
Сначала послышался шум. Он был достаточно громким, чтобы проникнуть сквозь толстую каменную стену. Я поднялся с тюфяка и подошел к двери. Что там происходит, черт возьми?
Когда я приблизился к окошку, шум сразу же стал громче. Теперь ясно можно было различить женские крики, угрозы и звуки ударов. Кажется, милейший Жуан развлекался тем, что пытался сделать из моей соседки теннисный мячик. Чем, интересно, она его так разозлила? Откусила член? О, это было бы неплохо! Такие ублюдки не должны размножаться.
Когда он за волосы выволок ее в коридор, я припал к прутьям решетки, силясь разглядеть ее лицо. Смотреть было особенно не на что. Она была разукрашена синяками — и старыми, и новыми — и выпачкана в собственной крови. Платье на ней не успело еще превратиться в лохмотья и представляло собой просто грязную тряпку. Но я сразу понял, что это не Анна. В ее лице не было ни черточки, из которой можно было бы вывести, что она находится в родстве с бароном де Эро. Тем не менее ее лицо показалось мне до странности знакомым. Где я ее мог видеть? Когда?..
— Луис! — заорал Жуан, по-прежнему волоча за собой девку. — Эта шлюха опять колдовать начала!..
Собственно говоря, это далеко не все, что он изложил своему напарнику, но поскольку все остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моем мозгу потайной ящик. Я вспомнил, где и когда встречал эту девушку. Вспомнил — и не поверил себе: по всем статьям она должна была быть мертвой вот уже два месяца.
