а не бегаю с ребятами возле Яузы?
Вы же уже все поняли, правда?..
Может, для кого-то важнее спасать невинных, но я предпочитаю ловить преступников. Так получилось, что утро субботы – это самое удачное время, чтобы застать вас одного. Нам с вами никто не помешает, Феликс Эдмундович. Тем более у меня в лаборатории – без разрешения сюда никто не полезет. Приучил я, знаете, Брусникина и ребят.
А теперь поднимите руки. Я хорошо стреляю, и вы не успеете достать из кобуры табельное. Отстегивайте и кладите на стол. Только медленно, а то я все же немного нервничаю.
День, видите ли, выдался напряженным.
Отлично. Спасибо.
А теперь я пойду. Дверь изнутри не откроется, и можете не кричать – кабинет я тоже закрою, а из коридора не слышно. Проверено.
Вечером, часов в шесть, я приду и арестую вас, Феликс Эдмундович, за организацию четырех заказных убийств. Поверьте, улик у меня наберется. Не сомневайтесь.
Впрочем, вы не обязаны меня ждать. Вот здесь у меня сердечное – ну, вдруг вы решите продолжить свою замечательную традицию – а вон там другие сильнодействующие препараты. Где-то в столе была веревка, можете повеситься, если хотите. Обещаю, если вы решите вопрос сами, никто не узнает, что вы были заказчиком. Я даже могу обставить все как убийство. Как пожелаете.
Нет, Феликс Эдмундович.
Я знаю, что вы виновны.
Я впервые подумал об этом, когда вы лежали в больнице. То самое неудачное покушение само по себе наводило на определенные мысли, так еще и в тот день мы заговорили о революционном терроре. Вы даже, кажется, сами предложили такой мотив. Я знаю, что вам не очень нравится то, что наш мир крутится вокруг старого мира – и опыт революций у вас уже есть.
Ну что вы. Не стоит так на меня смотреть. Я вас хорошо изучил. Да, мы никогда об этом не говорили, но ваше мнение по этим вопросам и без того понятно. Не знаю только, представляете ли вы, как это – понимать, что единственный человек, с которым можно просто поговорить...
Не шевелитесь. Вы думаете, я не выстрелю? Зря.
Итак. У вас был мотив, и еще была прекрасная возможность получать информацию из первых рук и даже влиять на расследование, подбрасывая мне идеи. Идея про таксидермиста-сектанта – ваша, идея про Воробьева – ваша, охота за Евгением Петровым тоже началась после того, как я рассказал вам, что он может быть свидетелем. Странное совпадение, правда?..
Ах, только не надо рассказывать мне про алиби и улики. Я предложил вам таблетки вовсе не потому, что мне нечем доказывать вашу вину.
Просто это единственное, что я могу для вас сделать.
29.08.1942
Москва, квартира в ведомственном доме НКВД СССР на ул. Петровка
Ганс Густав Адольф Гросс
Время тянулось медленно. Я сидел у себя в квартире и ждал новостей от реутовского участкового, чтобы приступить к следующей части плана.
Неопределенность насчет Ильфа и Петрова ужасно нервировала – как и насчет Дзержинского, которого я запер в лаборатории, сопроводив это предложением покончить с собой. Разумеется, я не собирался на самом деле давать ему время до шести вечера – только три или четыре часа. И даже так я все равно рисковал: мало ли кто захочет заглянуть ко мне в кабинет, а оттуда уже можно услышать все, что происходит в лаборатории. Ну и что, что суббота, преступность себе выходных не устраивает, так что ко мне может принести кого угодно. Да хоть бы и того же Брусникина с очередным неопознанным трупом – и что, если он обнаружит у меня мертвого Дзержинского? А если живого и изрядно взбешенного тем, что я держал его под прицелом и угрожал?..
Виновного?
Невиновного?
Железный Феликс клялся, что невиновен, но что стоят клятвы под дулом пистолета? Уж я-то навидался разнообразных уголовников, наслушался, что они рассказывают, что в Австрии, что в Черновицах, что в Москве.
И все же в мыслях я постоянно возвращался к утренним событиям: Дзержинский у меня за столом, и вместо огня испанской инквизиции в его глазах непонимание и растерянность.
И тусклый отблеск моего табельного пистолета, конечно же.
«Вы ошиблись».
«Я не верю, что у вас может быть что-нибудь на меня».
«Я невиновен».
Сначала я пытался отвлечься, читал газеты, потом по десятому разу перепроверял записи в блокноте, а последний час просто ходил по квартире туда-сюда и мрачно прикидывал, не мог ли я промахнуться с Дзержинским, и не следовало ли выбрать вместо него Васильченко. Они ведь оба вели себя подозрительно – и Дзержинский, и Вася – так что я мог просто пригласить Железного Феликса сюда, налить ему коньяка, рассказать, что унылые уши моего вечно недовольного помощника слишком подозрительно торчат из этого дела, и попросить совета.
Но я еще с прошлой жизни привык верить в худшее – примерно с того момента, как мой сын Отто Гросс сошелся с Фрейдом и Юнгом, проникся идеями анархизма, подсел на опиум и принялся проповедовать полигамию. А что может быть хуже, чем заподозрить, что единственный человек, которому ты доверяешь и которого можешь назвать своим другом – убийца? Конечно, «маньяк» в помощниках это тоже не подарок, но я отмел этот вариант из-за того, что ни один вменяемый заказчик Васильченко не наймет. Лучшее, что ему можно поручить, это дело о краже велосипедов.
А что, если нет?..
Запасной план на случай ошибки у меня тоже был, и в качестве одного из основных пунктов там фигурировало «извиниться перед Дзержинским с безопасного расстояния». Я вспоминал его глаза – больные глаза инквизитора, обвиненного в пособничестве дьяволу – и думал, что просить прощения, наверно, придется из Германии или Австралии. И это еще в лучшем случае.
В худшем для этого мне придется стреляться.
Телефон зазвонил в одиннадцатом часу. Я был на кухне – решил сварить
