МА-А-А!! — и толпа в центре ринулась сразу во все стороны — на щиты, на мечи…
СЭ-Э!! — ей навстречу рванулись женщины и дети — на щиты, на мечи…
АХ-Х!! — смешалось все в кровавой давке безумия.
Вар-ка терпеливо ждал, когда Николай перестанет кашлять, хрипеть и плеваться после пробежки. Потом спросил:
— Ты понял, что это было?
— У того чувака? — Николай завалился навзничь на мелкую щебенку склона и раскинул руки. — Ну и месиловка!
— Разве это месиловка? — грустно усмехнулся Вар-ка. — Так, мелкий инцидент в захолустной деревушке второстепенной провинции могучей империи…
— Да?! — бессильно возмутился Николай. — А ты помнишь, с чего в нашем мире началось восстание Маккавеев?
— Смутно, — пожал плечами Вар-ка. — Но, в любом случае, они тут ни при чем. Здешние наиты сильно смахивают на ранних христиан твоего мира. Значит, аналогии надо искать среди более поздних событий. Хотя, может быть, такая мелочь вообще не была зафиксирована в вашей истории.
— Знаешь что?! — Николай резко принял вертикальное положение, и Вар-ка понял, что его незатейливая провокация удалась. — Знаешь что? Может быть, именно так появился тот, кто возглавил последний мятеж в Иудее?
— Это который «Сын лжи», что ли?
— Ошибка перевода! Он был просто «из Козиба»!
— Ладно, ладно! — засмеялся Вар-ка. — Вижу, что ты уже оклемался! Так что за штука была у этого парня?
— Слушай, не знаю! — честно признался Николай. — Может быть, это то, что называется «гибкий меч»? Кажется, у нас такие были в древности у китайцев и арабов.
— Ты видел?
— Нет, только читал. Но до чего шустрый парень!
— Женька, пожалуй, пошустрее будет.
— Согласен! Но «гибким мечом» он не владеет — это точно. Наверное, такое оружие в нашей древности имело хождение, но наверняка было очень дорогим и редким. Соответственно, можно предположить, что и мастеров такого меча были единицы. Какого дьявола я здесь оказался…
— Вот именно! — не дал развить ему мысль Вар-ра. — У тебя не возникло ощущения, что весь этот кровавый спектакль — провокация?
— У меня возникла масса ощущений, но…
— Но давай сматываться отсюда, — остановил его Вар-ка. — Мы собираем фактический материал для решения фундаментальной проблемы: почему амулет здесь работает, а там нет? Ты в достаточной мере познакомился с этим миром? Или хочешь хлебнуть еще?
— Хватит, пожалуй!
— Тогда пошли! — скомандовал Вар-ка и поднялся. — Осталась еще одна реальность, которую надо бы посетить. Там тебе, наверное, понравится!
— Знаю я эти твои реальности, — простонал Николай, пытаясь встать. — Из огня да в полымя!
Последняя, размокшая и заплесневелая, краюха хлеба была давно разделена и съедена. Голод стал тошнотворно-привычным. Бить птицу, которой еще много встречалось по лесам и болотам, Свен запретил: добудешь ли, нет ли, а стрелу потеряешь или полдня искать по кустам будешь. На десятый день пути, правда, спугнули кабанье семейство и загнали-таки, взяли на копья большую старую свинью. По вечерам воевода сам теперь отрезал куски от туши и, чтоб не обидеть кого, раздавал, не глядя. Каждый обходился с долей как мог: кто в угли закапывал, кто на палке жарил. Дружинники устали и озлобились, но военный закон запрещает распрю. Под страхом позорной смерти запрещает, и потому все больше молчали воины, косились да обиды копили.
Свен и вида не подавал, что знает, куда идти. Он лишь старался держаться чуть левее Сварожьей стороны, где встает солнце, да уж больно редко видать его стало. О том был разговор на совете: на запад идти нет резону — сами оттуда; на севере, бают, и вовсе леса непролазные — одна меря да чудь там обитают; а на юге хоть и вольготно, но там все сплошь княжьи уделы — с шестью-то мечами не сунешься. Что там, на востоке, — никому толком не ведомо, знаемо лишь, что бегут-уходят туда смерды, бросая селища.
Пятнадцатого дня утро явилось в синеве да золоте. Оно бы и хорошо, да ледок под ногами похрустывает, и ночью мука одна: как ни прижимайся к соседу, а пробирает и сверху, и снизу. Свен счел ясный день доброй приметой и не поленился людей своих ободрить:
— Шибко-то не млейте, друже! Чую я: дело нам будет!
Пологий бугор в излучине речки, десяток малых землянок да две большие — в три-четыре венца над землей. По центру, где повыше, столб резной вкопан — Триглав, наверное. И огорожа со стороны поля есть — колья востренные вкопаны. Правда, того забора всего ничего: то ли поломан, то ли делан да брошен. Только и видать, что проем пустой для ворот, да от него в стороны шагов на полста, а с боков все открыто. И народец тут: мужички на опушке лесовал теребят — на весну пожог готовят; мальчишка голоногий верхом волокушу с сеном к воротам тянет, коровенки вдали пасутся, да бабы в земле ковыряются.
Свен хоть и принял удачу — Святовитову милость, но ликовать не спешил: почто в малом селище да две избы большие? Одна-то понятно, а вторая — уж не воев ли дом? А вон там, по-над речкой, вроде тропа торная вьется: что за тропа? Куда? На дальние гари? Только недосуг уже высматривать да вынюхивать — углядели-таки смерды с луга оружных всадников, руками показывают, перекрикиваются: кто к лесу подался, кто за забор спешит, да толку-то от того забора! Никуда, знамо дело, смерды не денутся, но собирай их потом…
Указал воевода: Итул с Тардишем — отогнать людишек и скотину от леса, а Лютя с Миланом и Адунем — прямиком в селище.
Хоть и не было в том нужды, да уж больно застоялись вои: мечи заголили и с криком да гиком…
От леса до огорожи всего-то на два полета стрелы с малого лука, но успел-таки Лютя обогнать Милана: шибко первым хотел проскочить в селище. Хотеть-то хотел, да неладно вышло: застряла в воротах волокуша с сеном. Пацаненок с перепугу лошаденку туда-сюда дергает, кричит, а толку — чуть. С налету едва ноги коню не переломал Лютя и, озлобясь, хотел было приложить мальчишку мечом, да не с руки оказалось — только пнул сапогом в стремени, губы и нос расквасил.
И заиграли, заплясали боевые кони меж крыш земляных, меж смердовых рубах да сарафанов небеленых. Завыли, заулюлюкали вои: наше селище, наше! Народец местный, как крысы по норам, разбегается, а не успел кто — плашмя по башке, да по спине плетью: наша власть, наша! Принимай, воевода, удел новый!
Мрачный и хмурый стоял Свен на бугре возле идола деревянного — то и правда Триглав оказался. Жевал хлеб воевода, вдаль смотрел, думу думал. Поначалу привиделось ему на тропе-дороге, что по-над речкой за лес уходит, будто вдали как бы скачет кто, только далече уже — не разобрать вовсе.
