– Хлебни, Антон, расслабься, а то на тебя больно смотреть…
Подарок, который Левашов решил сделать форзейлю, был поистине царским. Единственной гарантией его личной самостоятельности и сохранения должности на случай, если Арчибальд вдруг выйдет из-под контроля. Нейрошокер, попросту говоря.
Арчибальд на самом деле отнюдь не воплощал в себе весь Замок целиком, так ему только казалось. Имелся еще центральный процессор, решивший выделить из себя внешний эффектор (Арчибальда то есть), плюс проводные, волновые, какие угодно еще цепи и поля, пронизывающие артефакт как материальный, а в чем-то и нематериальный объект, раз он существовал внутри и вне времени одновременно. Не важно, был «истинный» мозг Замка механическим, биологическим или составленным из неизвестной природы «вихрей». Он был, и этого достаточно.
Олегу требовалось немного повозиться, используя специальный тестер, чтобы снять «на выходе» несколько его характеристик. Под прикрытием Шульгина и Новикова, которые должны были создать отвлекающую мыслеформу, не важно, какого содержания. Например, изобразить попытку дуггуров прощупать отделяющий Замок от реальностей временнуй щит. Всего на несколько минут, потому что способная осознавать саму себя «мыслящая» часть этой системы полностью была сосредоточена на поддержании личности Арчибальда. И, начав решать возникшую задачу, она теряла возможность реагировать на исчезающе слабый раздражитель, затрагивающий дальнюю периферию.
Арчибальд действительно ничего не ощутил и не осознал. Ему всего лишь «показалось», что побывавшие в Замке «элои» ищут или вспоминают «обратный путь».
Получив нужные данные, Левашову ничего не стоило, используя совершенно другие, не входящие в сферу нынешних интересов Замка производственные мощности, известные Антону, изготовить приборчик. Размером с зажигалку, причем в качестве зажигалки тоже работающий, но способный в нужный момент послать болевой или парализующий сигнал в самую «душу» возомнившего о себе эффектора. Заставить его одуматься, пресекая ошибочный поступок, наказать, как раба на хлопковых плантациях, бичом из шкуры гиппопотама, чтобы не забывал свое истинное положение. Или вырубить насовсем – по обстановке.
– Жестоко, – сказал Антон, вертя в пальцах приборчик. – Замок ведь – все, что у меня осталось…
– И ты у него, – сочувственно ответил Новиков. – Так и не позволяй себе на шею садиться. В Библии как сказано? «Возлюбивши своего сына, да сокруши ему ребра…» И еще один совет, это уже казачий, касательно шашки: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!» Уловил?
– Спасибо – Антон спрятал шокер в дальний карман. – Теперь о твоей проблеме, Андрей. Ею я и занимался, пока вы отвлекали Арчибальда. Талантливо отвлекали, весь без исключения объем оперативной памяти заняли. Так что я поработал спокойно. По моим расчетам получается, выход за пределы освоенных вами реальностей на самом деле оборвет все эфирные колебательные контуры, настроенные на тебя. Эфир, он, конечно, един, бесконечен и всепроникающ, тут Удолин почти прав. Но ведь сюда – не проникает?
С этим нельзя было не согласиться. Сквозь установленную Замком защиту патогенное излучение не доставало.
– Соответственно, я просчитал, что и за пределами времен, в которых вы «наследили», в буквальном смысле, оставили в континууме свои отпечатки, волна тебя не достанет. Не может же следствие воздействовать на причину?
Новиков готов был ввязаться в философский спор и опровергнуть тезис Антона, у него даже подходящие доводы появились, начиная с пресловутого китайского генерала, который проиграл все сражения оттого, что не был должным образом соблюден ритуал его похорон, но вовремя сообразил, что в данном конкретном случае форзейль прав. Если он окажется в точке временнуй линии, значительно удаленной в прошлое от момента его ментальной битвы с дуггурами, так и их ответный удар окажется нанесенным в пустоту.
Эфир там или не эфир, колебать ему будет нечего. Как бы ты ни проклинал Наполеона или Рамзеса Второго, проклятия будут пустым сотрясением воздуха, пока не пересечешься с ними в общей реальности.
С дуггурами они пересекались везде, включая Замок, на прямых или вымышленных альтернативах, а в девятнадцатом веке – точно нет. И для них, и для эфира там ты окажешься несуществующим. Если кто-нибудь не даст им очередную наводку.
Андрей вместо приготовленных слов сказал другие.
– Друг ты наш, но не кажется ли тебе странным, если не употребить другого слова, что с первого витка нового сюжета все и вся только и делают, что выталкивают нас отсюда? Не мытьем, так катаньем. Причем первым начал ты! А дальше – по экспоненте. Чем дольше и больше мы сопротивляемся, тем сильнее давление…
– После – не значит поэтому, закон логики, – спокойно возразил Антон. – То, что дуггуры пришли в этот мир за вами, – непреложный факт. А если так – выхода изначально было два. Бежать или сражаться до конца. Первый я предложил с самого начала, чисто интуитивно. Вы, исходя из натур и привычек, попробовали второй. Итог налицо? Продолжайте, разве я против?
И опять форзейль был прав. На данный момент они столкнулись с силой, противостоять которой не могли. После Валгаллы не в кого стрелять, не перед кем геройствовать. В любой следующий день и час в аналогичном с Андреем положении могут оказаться Шульгин, Левашов, Ирина, Басманов, да и сам Антон, поскольку все они, так или иначе, оказывались в сфере внимания дуггуров.
Думай что хочешь, но рациональнее будет на самом деле отступить на заранее подготовленные позиции, переформироваться, привести себя в порядок, а там уже принимать решение.
Что-то внутри саднило от тревожащей мысли – почему жестоким образом навязываемый выбор так удивительно совпадает с собственными желаниями?
Но выбора ведь так и так нет!
Если бы тебя заставляли делать то, что тебе абсолютно поперек горла, – было бы лучше? Вряд ли.
И если вообразить, что Замок исполняет волю врагов или доброжелателей, не так уж важно. Деваться все равно некуда. Захотят – любое помещение превратят в газовую камеру, и это еще в лучшем случае. Как в гуманные брежневские времена перед неудобными противниками режима ставили выбор – эмиграция или тюрьма. А в сталинские – без всяких переговоров конкретно ставили к стенке.
Вернувшись после собеседования в убежище, приняв контрастный душ Шарко, от жестких прутьев которого, то ледяных, то невыносимо горячих, кожа ныла, а организм опять взбодрился, Новиков пошел к Ирине. Не желая оставлять его в беде, она переселилась сюда же, в большую комнату, смотрящую окнами на Никитский бульвар.
