теперь-то он все на-аскрозь понял, и больше не намерен пускать дела на самотек. Потому что истинно сказано: хочешь, чтобы дело было сделано, как тебе надо, – делай сам. Потому что среди тех, кто решает, – полным-полно таких вот Чангуровых, как бы ни каждый второй, которые, умненько обосновав, прикроют, закроют, задробят и угробят что угодно, если это хоть в какой-то мере от них зависит. Зачем ему? Его добыча бегает вовсе в другом лесу. И, честно говоря, – в данном случае был он не так уж неправ, по крайней мере некоторая сермяжная правда в словах его присутствовала. Но был и недостаток. Большой. Можно сказать – огромный. Та правда, да и не правда вовсе, а так – правдочка, правдюшечка, можно сказать, вовсе не учитывала интересов его, Гельветова, и покровителя его, – это, будем надеяться, только пока, – Балаяна Вазгена Аршаковича, царя Парфянского и прочая, и прочая, и прочая. А ему, Гельветову Валерию Владимировичу, русскому, неженатому, тридцати двух лет от роду, вовсе не хочется, чтобы его ма-аленькие эгоистичные интересишки отдали в жертву некоему Общему Благу. Хоть бы сказали, что оно такое? И не потому ли общее, что – на хрен никому не нужно, что это такое – никто не знает, зато каждая чиновная тварь на своем месте в какие хочет позы – в такие это самое благо и ставит. И нас, грешных, вместе с Общим Благом, но непременно и исключительно только – во имя этого самого Общего Блага.
… А еще, а еще – вот уж что меньше всего его пугает, так это Ужасная Судьба Роберта Оппенгеймера! Лично для него, Простого Советского Человека, Хиросима – уж точно была бы не больше, чем хорошей физикой! Уж это уж точно! И, что характерно, – никаких потом кровавых мальчиков в глазах! Нас, значить, исполнением интернационального долгу в смысле отпору Фашистской Гадине – не напугаешь и не согнешь! Вот, помнится, читал он про этого Оппенгеймера – и злился. Читал – и злился. Как говорится, – мне бы ваши заботы, господин учитель. Как будто от него, идиота, в данном случае хоть что-то зависело. А способ, хвала Аллаху (О! И этого приплел!) есть. Спасибо Старшим Товарищам – надоумили. Тут уж Лене Феклистову понадобится приложить все свои титанические силы и незаурядные способности. А за это – предложить ему долю. Не так, – удел. Старое слово в данном случае приобретает совершенно неожиданное и неожиданно верное звучание, не так ли? Причем, как исключение, – не соврать даже и в мыслях, потому что Ленька – в своем роде талант. И, к тому же, все-таки малость врубается. Он будет по-настоящему полезен, если эта их дикая авантюра выгорит.
И есть еще одно, в отличие от предыдущего, вовсе для него неожиданное, – ему интересно. Ему, в первый раз в его пустой и циничной жизни, – интересно. Но, в отличие от идиотских типажиков, целиком из фильмов "про науку", интересно очень по-разному. Какие неожиданные применения найдет изысканное им Слово, а какие – из того, что он ожидает уже сейчас. Как это исподволь, потихоньку вольется в жизнь, искажая и перекраивая ее по-своему. Какую причудливую игру струй даст. Это у него – всегда. Сотворить что-нибудь не для того, чтобы нагадить, и не для того, чтобы выяснить Истину (это – тоже присутствовало, но по-другому и как-то отдельно), а чтобы поглядеть именно на это, – на сложную, волнующую игру последствий. Поджечь – и глядеть, что за чем в очередь загорится, что за чем начнет разваливаться. Долго и упорно строить домик из песка, чтобы потом раздолбить его, издали, камнями, среднего размера, чтобы насладиться чередой Разрушения. Напоить валерьянкой добрейшую кошку, когда в доме – полно гостей. Это не зло. Это просто желание нарушить сложившийся порядок вещей, бросить камень в застойный пруд, все равно – к добру или к худу, и поглядеть, как это все будет устаканиваться, с насуплениями-отступлениями, через множество стадий, чтобы потом все равно уложиться по-другому. И теперь, когда ему подвернулся та-акой случай кинуть та-акой камень… Причем – честно-благородно, ко Всеобщему Благу… может быть… Совсем исключить, во всяком случае, – нельзя. А! – Честно Исполняя Свой Долг. Это – точнее отражает, эта формулировка – вообще страшно удобна и подходит буквально ко всему по той простой причине, что растяжима, как гондон. Никого не бомбил, а Исполнял Свой Долг. Никого в душегубки не вставлял, а – Долг Исполнял. Никому не подключал к яйцам тока, никому не выдергивал ногтей и сосков, не вставлял паяльник в задницу, а… Что? Правильно, Исполнял Свой Высокий Долг. М-мертвая позиция, – вот уже вешают его, а он, сукин кот, – держится, не то, что самовольники какие… Что взять с дилетантов…
Замороженные руки тем временем чисто выбрили замороженные щеки, идеальным узлом затянули на замороженной шее галстук, бывший сейчас – как тень вещи, как призрак шелка и совершенно отдельно от него, накидывали плащ, завязывали шнурки и натягивали шляпу, не перепутав ее с Ромашкой, а ноги, которые, к счастью, по какой-то причине оказались более-менее, – выволокли его на лестничную площадку.
Так начался новый цикл. Разумеется, – речь идет о цепи операций, необходимых, чтобы добраться до работы и Предстать. Благо, что вид – правильный: глаза красные, мешки под глазами и валкая, как у чумного, походка. Наше родное советское начальство любит, чтобы подчиненный имел замученный вид и был бы весь в мыле. Неважно, – много ли от этого толку, главное – чтоб непременно в мыле. Это – норма для нашего начальства. Потому что бывает еще и патология… Извращение. Когда какому-нибудь хряку требуется, чтобы человек не просто сделал дело, а сделал бы его, будучи и чувствуя себя изнасилованным. А чувствуя себя изнасилованным, о чем начальнику было бы точно известно, – еще и благодарил бы и изображал довольство. У нас, при самом передовом в мире строе, откуда-то берется полным-полно людей, непременно начальственных, которые считают изнасилование – единственно правильным способом любви из всех существующих. Чтоб надежнее, значит… О, – на тот номер сел. И даже в нужную сторону. Вот только когда – не заметил.
IV
– Это что, понимаешь, такое? – Зловещим, свистящим шопотом осведомился Балаян, потрясая в воздухе злосчастным отчетом, который был согнут – в желобок, – я те-эбе што сказал сделать, а ты што сделал?
Валерий
