же не стальные…
Я оперировал, когда всё это началось. Фельдшер, который через стол от меня был, как стоял, так и рухнул. Потом оказалось, что осколок ему точнехонько в затылок вошел.
Я, хоть уже и на второй войне, артиллерийского обстрела сильно боюсь. Один раз меня в Прикарпатье уже контузило, до сих пор это сказывается. Повторения такого мне совсем не желается.
За продырявленными стенами палатки гремело всё сильнее.
— Малиновский!!!
Мой санитар, что за простерилизованным набором инструментов для следующей операции был послан, как из-под земли появился в палатке. Видно, уже при входе в неё его мой крик застал.
— Бери за плечи! — я мотнул головой на раненого.
Сам я схватил бедолагу за бедра.
Мужику повезло — я уже заканчивал, всего несколько швов на кожу ему наложить и осталось.
— На пол его! — я опять кивнул на раненого.
Что, другое-то делать? На полу у него будет меньше шансов осколок получить. Ничего иного путного мне в голову не приходило.
— Сам ложись! Что как столб встал!
Малиновского не надо было упрашивать.
Ещё несколько разрывов и стало как раньше. Выполнили германцы свою отмерянную им норму.
Я полежал ещё немного и выглянул из палатки.
Мля…
На месте двух навесов перевязочного пункта — воронки. Сортировочная площадка… Тут я не сдержался, выматерился.
Раненые, что там были, на поле боя выжили, а тут их достало.
Ко мне подбежал один из моих старших фельдшеров.
— Иван Иванович…
Как говорится, лица на нём не было.
— Что?
— Того и другого младших врачей…
— Что? — повторил я, хотя уже всё мне было понятно.
— Убило…
Так. Всё. Из докторов я один остался.
— Ещё кого?
— Не знаю…
Что-то фельдшер мой слова тянет, головой немного потрясывает…
— Быстро посмотри, кто на ногах! — рявкнул я.
Грешен. Не сдержался.
— Сейчас, сейчас…
Фельдшер убежал.
Так, сейчас срочно надо выяснять, что там с ранеными.
— Следующего несите!
Я несколько раз зажмурил и открыл глаза. Стало чуть легче.
— Следующего!
Что, они там, заснули?
— Всё, Иван Иванович.
— Что, всё?
— Кончились раненые…
Кончились… Кончились… Кончились…
Меня шатнуло в сторону. Я ухватился за край стола, за которым оперировал трое суток. Ну, с перерывами на краткий сон.
Французы продолжали обстреливать форт Бремон, но нас решили сменить и отвести в тыл. От бригады только рожки да ножки остались — в ротах по тридцать — сорок человек.
Нас меняли альпийские стрелки, тоже целая бригада. Ну, посмотрим, как у них взять форт получится.
Перевязочный пункт тоже отводили в тыл.
— Собираемся, — скомандовал я.
Впрочем, собирать-то особо было и нечего. Несколько оставшихся палаток и навесов — рвань. Легче выбросить, чем чинить. Перевязочный материал и медикаменты — в корзинке для пикника уместятся. Наборы хирургических инструментов — вот и весь наш скарб.
Французы, тут надо их похвалить, наших раненых в свои госпитали вывозили оперативно. Сейчас последних погрузят и всё — можно и нам с места сниматься.
От персонала у меня осталась едва половина. В атаки не ходили, а вот…
— Федор Федорович, проверьте, весь ли инструмент собрали, — отдал я распоряжение старшему фельдшеру. Он сейчас у меня за главного помощника, врачей-то кроме меня одного на перевязочном пункте сейчас нет.
— Весь, Иван Иванович. Там и осталось-то…
Да, жалко. Палатку, где мы инструменты стерилизовали, при обстреле тоже снарядом накрыло. Изделия завода князя Александра Владимировича, хоть и стальные, но не вечные. Пусть теперь французы восполняют. У них хоть хирургический инструментарий похуже нашего, но на безрыбье и раком свистнешь.
До остатков бригады мы добирались верст пятнадцать. Что-то пока недалеко наших отвели. Снова хотят в бой бросить? Что там бросать-то…
Роты были размещены в какой-то деревне. Как называется? Впрочем, какая разница — этих деревень на нашем пути уж сколько было.
Дорогой я подремал, но не выспался. Ещё и голова болела, настроение было паршивое.
Да уж…
Солдаты, что бродили по узеньким улочкам были оборванные, даже на вид уставшие. У каждого было что-то немецкое — винтовка, карабин, германский брезентовый или из тюленьей кожи ранец…
Я заметил одного даже в трофейной каске. Здесь-то он зачем эту железяку на голове носит?
Рязанцев потеснил своё хозяйство и нас разместили. В тесноте, да не в обиде. Я чуть-чуть перекусил от щедрот Никифора Федоровича и прилёг досыпать. Уже закрывая глаза вспомнил, что надо бы посмотреть, что там с раной у него на голове. В последние дни не до такой мелочи было…
— Владей.
Как проснулся, я опять же был накормлен и оделен Рязанцевым подарком.
Не знаю, уж откуда он его добыл, интендант-проныра. Подарок был хорош — парабеллум и две сотни патронов к нему.
— Спасибо. Не откажусь.
В голову, непонятно с какого перепуга, у меня пришли слова песенки, что трудно жить в деревне без нагана — нечем председателя убить. До председателей колхозов дело ещё далекое, но всё к тому идёт. Тут они в империи одну революцию уже учинили, Николай Александрович от престола уже отрекся, а Михаил его не принял.
Такие вот пироги…
— Смотри, Иван Иванович, что мне тут ещё по случаю досталось. — бригадный интендант протянул мне пачку почтовых карточек. — Знают наши об увлечении дочери, вот и несут всякую-всячину… Даже такую гадость.
Да, раньше бы такое не принесли…
Немецкие открытки содержали карикатуры на российского императора. Сейчас они были уже не актуальны. Нет у нас опоры и надежи.
На лежавшей первой в пачечке почтовой карточке Николай Александрович был изображен в лаптях, в каких-то просторных деревенского вида портках и рубахе. Ещё и с многочисленными разноцветными заплатами. В жизни бы ни одна российская баба своему мужику таких не сделала. В селе Федора, когда и где у кого заплатка на рабочей одежде имелась, всегда была в тон.
Императора немцы нарисовали верхом на заморенном осле. Под мышкой у него был артиллерийский снаряд, из всех карманов торчали бутылки с водкой.
Я протянул обратно открытки Рязанцеву.
— Пропаганда.
— Согласен, Иван Иванович. Гадость…
— На войне все средства хороши.
— Тут тоже поддержу Ваше мнение.
Открытки были брошены на стол, разлетелись по нему в полном беспорядке. Одна на пол свалилась. На ней российский император, опять же в неприглядном наряде, получал из рук японского императора какую-то допотопную винтовку. Намекали германцы, что у нас своего оружия не хватает.
Глава 17 Проверочная комиссия
Полторы недели мы ели, спали, приводили себя в порядок.
У нижних чинов даже румянец на щеках начал появляться.
Руководство бригады укатило в Париж, а меня почему-то не взяли.
Рылом не вышел…
Мне даже обидно стало. Не очень сильно, но всё же.
Затем остатки бригады отвели в более глубокий тыл.
— Иван Иванович, извольте получить новое обмундирование.
Рязанцев, что сообщил мне это, выглядел весьма довольным, словно он самолично это обмундирование шил. Его, кстати, в столицу Франции тоже не взяли.
Переобмундировывали не только офицерский состав, но и нижних чинов. Всем выдавали новые шинели, гимнастерки, брюки, хромовые сапоги. На каждой вещи стояло клеймо — «Лондон».
— Во как… — солдаты мяли в руках обновки. — Как цари какие будем.
Форменная одежда, действительно, была очень качественная.
— Сносу таким сапогам не будет, — слышались там и тут довольные голоса.
У солдат, в большинстве своем вчерашних селян, отношение к сапогам было трепетное. Старую форму сдавать не требовалось, поэтому почти все её оставляли.
— Пригодится, годная ещё.
Федор Федорович, мой старший фельдшер, аккуратно уложил в заплечный мешок то, что раньше на нём было.
— Года ещё не носил…
Это уже относилось к сапогам старшего фельдшера, которые тоже в общую кучу на плацу не полетели. Да там и не куча была, так — кучка.
Офицеры отсутствовали, солдаты бездельничали. Занятий с ними никто не проводил.
Возобновились разговоры о событиях в России.
Тут ещё приказ зачитали. Начальников теперь надо называть по-новому — господин полковник, господин штабс-капитан…
Солдаты по своей инициативе начали организовывать комитеты — ротные, полковые, даже создали и бригадный. Офицеров в них не брали, военных чиновников — тоже.
Из французских госпиталей начали возвращаться первые раненые. Из-за них буча и началась.
Вернувшиеся жаловались товарищам, что их там плохо лечили, обращались хуже, чем с неграми. Даже тех, у кого только-только швы сняли, заставляли носить воду,
