из отцовских друзей, в дом почти никого не приглашали, даже в кино стали ходить реже. Нюрнбергские законы она уже прочла сама, открыв свежую газету. Ужаснулась, и было с чего. Совсем недавно отец рассказывал, как травили и убивали их единоверцев-катаров. Но Монсегюр пал много веков назад!
Шли годы, и Соль все больше запутывалась. В Северо-Американских Штатах злодействовал страшный Ку-клус-клан, в Советском Союзе вообще царила черная ночь. Демократическая Франция если и была свободнее, то ненамного. Французские спортсмены поднимали руки в нацистском приветствии, маршируя перед Гитлером, правительство Народного фронта отдало на расправу чехов, а затем вместе с немцами оккупировало Швейцарию. Народный фронт! Ну и народ во Франции!
Японцы десятками тысяч убивали безоружных китайцев, в Индии, где правили цивилизованные англичане, люди мерли от голода, в Латинской Америке власть то и дело захватывали какие-то усатые разбойники. Все, буквально все на Земле шло не так. Но Соль не отчаивалась. Клеменция, ее планета, земля обетованная, обретенный Рай. Когда-то там спаслись ее далекие предки, теперь их потомки помогут братьям-землянам. Если не они, то кто? Фиолетовая планета Аргентина с обложек фантастических книжек казалась звездой надежды. Потому и нравилось подзабытое уже танго.
А любовь мелькает в небе, Волну венчает белым гребнем, Летает и смеется, и в руки не дается, Не взять ее никак!
Теперь надеяться не на что. «Пляшут тени, безмолвен танец, нас не слышат, пойдем, любимый, в лунном свете, как в пляске Смерти…»
* * *
— Ты все равно сильнее их, девочка, — негромко проговорила Камея, гладя ее по руке. — Глина рассыплется, сталь будет только прочнее.
На ты перешли как-то сразу, только лишь Соль открыла гостье дверь. Надеялась — знала! — что придет, но все равно очень волновалась. Камея пришла, и сразу же стало легче.
— Но за что?
— За твоего отца. За тех, кто руководил первой миссией. За страх, который очень многие до сих пор испытывают перед землянами. И за тебя саму, Соланж. Ты свободный человек. И сама по себе, и по сравнению с ними.
На миг Соль изумилась, но потом задумалась. Свобода? Свобода прежде всего выбор. Она и в самом деле могла выбирать, пусть даже между Гитлером и Сталиным. А у тех, что на станции выбор есть? Скажешь соседу «товарищ», и тебя тут же поволокут каяться. Бр-р-р!..
— А ты? — спохватилась она. — Ты общаешься со мной, с нечистой, они наверняка подслушивают, подглядывают…
Камея осторожно положила ладонь на ее губы, останавливая речь.
— Пусть им будет стыдно. А если стыд неведом, то на таких и обращать внимания нет нужды. Не отвечай, не спеши!..
Отняла руку, наклонилась.
— Всегда есть выход, девочка. Мои предки прибыли на Клеменцию не так давно по нашим меркам, в конце позапрошлого века. Мой пращур Давид Ортана мог бежать сразу после взятия Бастилии, он был умен и догадывался, чем все кончится. Остался, защищал короля, а потом ушел вместе с сыновьями в отряд шуанов. Погибли все, кто в бою, кто на гильотине, спасли лишь годовалого ребенка, вывезли в Англию. Его мать тоже убили, когда «синие» ворвались в лагерь, и она взяли в руки мушкет. Тебе показали трусов, начавших отрекаться и каяться даже не под угрозой штыков. От меня не дождутся, Соланж. Предки научили меня, как надо жить и умирать.
— Нет, нет, умирать не надо!..
Соль приподнялась, протянула руки. На большее не хватило, пальцы разжались, голова упала на подушку. Камея вновь наклонилась, и она едва не задохнулась от запаха ее кожи.
— Я не умру, девочка, и тебя в обиду не дам. Не думай, что я ничего не вижу и не понимаю. То, что между нами может быть, очень серьезно. Не знаю, готова ли я. На Клеменции от нас отрекутся родственники и проклянет толпа. На Земле… Там едва ли будет легче. Я взрослая и сильная, но есть еще ты. Молчи, пока молчи!
Ее губы коснулись шеи, раз, другой, третий, затем медленно опустились чуть ниже, потом еще ниже. Соль зажмурилась, чувствуя, как проваливается в темную безвидную бездну. «…Стыд бесстыден, и капля к капле наши души сольются вечно….»
Возвращаться совершенно не хотелось, но Соль все-таки нашла в себе силы и открыла глаза. Каюта, неяркий свет лампы-ночника, она на койке, Камея сидит рядом.
Губы слушались плохо, десна по-прежнему болела, но она все-таки выдохнула:
— Я… Я сегодня не смогу молиться!
Камея кивнула.
— Я тоже.
6
Анри Леконт невольно вздрогнул. Он даже не предполагал, что безобидный с виду капитан Гарнье умеет так рычать.
— В Кайену! Кандалами звенеть! Засужу! Спрашиваю последний раз; как посторонние могли проникнуть в расположение части?
— Через ворота, мой капитан!
Гарнизон поднят по тревоге, все фонари горят, на Речной Анне включили прожектор, солдатики бегают, словно им казенного скипидара плеснули.
— А вы чем в это время занимались, капрал? Причиндалы чесали? Посажу! Прямо отсюда отправлю в военную тюрьму, в камеру с тремя неграми из Сенегала!..
— Мой капитан, караул по уставу действовал. Окликнули, потом предупредительный в воздух…
Вдобавок вновь заморосил дождь, пришлось поднимать воротник пальто и сдвигать на нос шляпу. Мари-Жаклин оказалась более сообразительной, сразу накинув плащ с капюшоном.
— Лужу видите, капрал? Два шага вперед! К отжиманиям приступить! И-раз! И-два!..
Капитана Гарнье можно понять. Третий человек пропал! Но если предыдущие
