— Но этот листок не один, господин де Робеспьер! Его я с удовольствием оставляю вам. Есть еще два. Если мы не договоримся, один передадут Вадье, а второй…
Я специально затянул паузу. Бледные губы дрогнули.
— Дантону?
Ему было смешно. Титан слишком велик, чтобы копаться в этой мерзости.
— Нет! Эберу. Вы его почти уже загнали на эшафот, так что терять «Отцу Дюшену» нечего. Думаю, он тут же напечатает все это в газете, а заодно сообщит Шометту.
Я никому ничего не передавал. Оба листка лежали в кармане, но я не особо рисковал. Зеленая Рожа — слишком прожженный игрок, чтобы допустить такое.
Зеленоватые веки дрогнули. На какой-то миг исчезла маска, и на меня глянули горящие бешенством глаза.
— Вы не только убийца, маркиз де Руаньяк! Вы еще и мелкий шантажист!
— Поистине есть что-то страшное в священной любви к Отечеству, — согласился я. — По крайней мере, это честнее, чем посылать собственных солдат на смерть ради победы над Эбером. Увы, боюсь, добродетель под галльским небом восторжествует еще не скоро.
Мы смотрели друг на друга, понимая, что вопрос решен. Лицо вновь стало маской. Наконец узкие плечи дернулись.
— Кого вы отдадите Вадье? Барера или Эро де Сешеля?
Этот человек умел считать. Зеленый король получил шах, и теперь надо жертвовать фигуру.
— Скоро узнаете, — пообещал я, чувствуя омерзение. Леметр и Поммеле приговорили Сешеля к смерти, но для них он — предатель и негодяй. Этот же смотрит на человека, как на деревяшку, которую подставляют под вражеского ферзя.
— Хорошо. Чего вы хотите?
— Всего лишь ваш автограф, — улыбнулся я. — На память…
— Давайте бумаги.
Он подошел к невысокой конторке и долго разглядывал бланки. Внезапно я почувствовал беспокойство. Приказы номерные, четыре цифры ничего не стоит запомнить…
Маленькая холеная рука небрежно взялась за перо.
— Кого вы думаете освободить? Отвечать я не собирался, но понял — скрывать не имеет смысла. Он все равно узнает.
— Андриену де Ноайль маркизу де Ла Файет…
Это все, что я мог сделать для Жильбера. Для моего друга, приговоренного к смерти и «белыми», и «синими», брошенного в каземат австрийской крепости, преданного и обреченного.
Рука, державшая перо, остановилась.
— Этого не могу даже я. Освободить маркизу Ла Файет не может даже Конвент. Это все равно что освободить Марию-Антуанетту. Ла Файет — враг номер один. Мне жаль эту женщину, но…
Он говорил правду. В его силах сотворить любое зло — но не добро. Добро в Дантовом аду не может творить даже Сатана.
Я молчал, чувствуя непреодолимое искушение — повернуться, уйти — и бросить эту напудренную зеленолицую куклу под нож гильотины. Когда этого карлика повезут мимо чисто вымытых окон дома Дюпле, ему тоже никто не сможет помочь. Ни его проклятый Конвент, ни даже Господь Бог…
Кажется, он понял. На миг я заметил в его взгляде что-то человеческое.
— Могу пообещать только одно — маркиза де Ла Файет не погибнет. И дело не в ваших угрозах, маркиз. Она — гражданка США, за нее просит Джордж Вашингтон. Америка — наш единственный союзник в мире. Я договорился с Вадье — мы постараемся не отдавать ее Тенвилю…
Я вспомнил высокого сутуловатого человека в старом полковничьем мундире. Президент Вашингтон не бросил друзей в беде…
— Хорошо, — вздохнул я. — Как только мадам Андриена будет отдана под Трибунал, наше соглашение теряет силу. Вы умрете вместе…
Зеленоватый воск на миг ожил. Глаза яростно сверкнули.
— Я презираю ваши угрозы, господин маркиз! Если я иду на уступки, то не ради жизни, а ради Франции! Я нужен моей стране. То, что делается, — делается ради Отечества!
Кажется, он и сам верил этому. По крайней мере, сейчас. Спорить я не стал — к чему?
— Подпишите приказ на освобождение гражданки Юлии Тома…
Перо скользнуло по бумаге. Зеленолицый склонил голову, перечитывая написанное.
— Тома… Ваша любовница?
Теперь в его голосе звучало презрение. Я хмыкнул:
— Юлия Тома — мой лучший агент. И не дай господь, вы ее еще раз попробуете тронуть!
Зеленолицый не ответил, но стало ясно — он понял. По крайней мере несколько дней Юлии ничего не будет грозить…
— Остальные приказы — тоже. Имена я впишу сам. Рука с пером помедлила, а затем быстро заскользила по бумаге. Радоваться было рано — он, конечно, запомнил номера приказов. Но все-таки это какой-то шанс…
— Приятно было потолковать, господин де Робеспьер! — я спрятал бумаги и усмехнулся. — Обожаю беседовать о любви к Отечеству!
Он не ответил и отвернулся. Впрочем, я не собирался злоупотреблять гостеприимством.
— Слава Республике, гражданин! Желаю удачно выступить на вашем синедрионе!
Я был уже в дверях, когда из угла послышалось негромкое:
— Я думал, вы спросите о своей семье, маркиз… Я замер, еще не понимая, и вдруг почувствовал, как пол уходит из-под ног. Семья? Моя семья? Господи! «Синий циферблат»! «Вы поклялись, Франсуа! Помните, вы поклялись!..»
Все-таки я удержался и даже смог повернуться, но вместо комнаты передо мной плавали клочья серого тумана.
— Вы очень неблагодарный человек, маркиз де Руаньяк, — хриплый каркающий голос звучал глухо, с трудом пробиваясь сквозь серую мглу. — Я мог бы отправить вашу жену и ваших дочерей на гильотину. Вы, я вижу, не оценили…
«…Вы поклялись, Франсуа! Помните, вы поклялись! Вы не бросите меня в этом проклятом городе…»
Отвечать не было сил. «Синий циферблат»… «Синий циферблат»…
«…Вам нечего бояться, Жанна. Господин Молье — наш друг. Поверьте, вы в полной безопасности!»
«А вы, Франсуа? Девочкам нужен отец! Живой отец — а не мертвый герой!»
«Я вернусь, Жанна! Я поклялся. Вы знаете — я никогда не нарушу клятвы…»
— Вы ждете благодарности? — крикнул я серому туману. — За что? За то, что не убили их?
— Хотя бы за это, маркиз, — голос прозвучал совсем тихо, еле слышно. — На Комитете уже рассматривали вопрос об их аресте…
Туман исчез. Маленький человек с неподвижным желто-зеленым лицом стоял совсем близко. Я глубоко вздохнул и заставил себя взглянуть ему прямо в глаза.
— Ну что же, господин де Робеспьер, спасибо! Спасибо, что не убили их. Наверно, удержаться было очень трудно…
Я поклонился и закрыл за собой высокую белую дверь. Теперь надо было пройти коридором, спуститься по лестнице, выйти из проклятого дома… Не упасть, не дать серому туману вернуться…
Я забыл их лица. Я не помнил имена дочерей. Клятва! Все, что осталось у меня. Я поклялся, что вернусь, не брошу их! «Синий циферблат», папаша Молье… Когда это было? Полгода назад? Год? В тот миг, на шумной площади в Лионе, когда треугольный нож обрушился вниз, убив моего брата, я забыл обо всем и решил уйти — на голую плешь равнины Бротто, безымянным, неузнанным. Надо было остановить проклятое колесо. Маркиз де Руаньяк, главнокомандующий армии Святого Сердца, стал дезертиром — дезертиром, который уже не мог убивать.
