Но клятва не пустила меня на близкое серое небо, бросив вниз, на холодную землю. Лионская дорога, ряды черных деревьев, «синие» каратели, добивающие раненых… Я не смог уйти, и мой призрак унесло осенним ветром в этот страшный город, в Дантов ад, где я не могу найти покоя…
Странно, но я все еще жил — непонятной жизнью, дарованной таким, как я. Под ногами были серые камни тротуара, и улица Сент-Оноре, дорога в Вечность, несла меня вперед, по вечернему Парижу, мимо домов с закрытыми ставнями, мимо патрулей в синих шинелях. Я жил. Я оставался здесь, на проклятой земле, где меня все еще ждали дела. Надо найти фиакр, вспомнить адрес Вильбоа — и не забыть сделать лишний круг, чтобы не привести за собой вездесущих ищеек. Мне нечего бояться, но я не один. В этом мире все еще оставались люди, которым я мог доверять и которые доверяли мне…
Вильбоа, ничего не спрашивая, отвел меня в комнату, усадил в кресло. Я не слышал его голоса и, только когда возле моих губ появилась кружка с водой, нашел в себе силы расцепить зубы.
— Сейчас… Еще минуту…
Наконец все вернулось. Знакомая комната, встревоженное лицо Шарля, вечерний свет за окнами. Кажется, Вильбоа что-то говорит о враче…
— Не стоит, — я наконец-то смог улыбнуться. — Вот, читайте…
Рука, которой я доставал бумагу, не дрожала, и я окончательно пришел в себя. По крайней мере это дело я довел до конца.
— Господи! Как же… — Изумленный взгляд быстро скользнул по страшным подписям. — Как… Как вам удалось?
— Вовремя вспомнил заклятье, Шарль! Оказывается, Сатана тоже не всемогущ… Шарль, Юлию надо освободить сейчас же. И немедленно спрятать. Я дам вам адрес одного человека, его зовут Пьер Леметр. Вот деньги…
Тяжелый сверток — каиново золото. Жаль, что я не потребовал целый мешок. Каждый луидор — чей-то лишний шанс спастись в этом аду…
Вильбоа долго молчал, затем кивнул и решительно встал.
— Еду. Вы останетесь здесь. Вас ищут? Я вспомнил желто-зеленую личину. Нет, этот меня искать не станет. Но есть еще Великий Инквизитор, мечтающий угостить меня индейкой…
— Вы правы, Шарль. Меня ищут. Поэтому я дождусь вас с Юлией, отвезу ее к Леметру и уйду.
Леметру я отдам оставшиеся бланки. Три приказа — еще три жизни..
Вильбоа покачал головой.
— Сначала я уложу вас в постель. И не вздумайте спорить! С вашим видом…
Он хотел еще что-то добавить, вероятно, о том, что с моим видом мне требуется уже не врач, а прозектор, но тут дверь в соседнюю комнату приоткрылась. Юный джентльмен в аккуратном костюмчике, коротко стриженный и вымытый до ослепительной белизны, стоял на пороге, удивленно глядя на нас.
— Гражданин Люсон? Да чего это с вами? На миг я потерял дар речи, затем хмыкнул:
— Кукареку, гражданин Огрызок! По-моему, меня зовут «гражданин Деревня»!
— Филипп, побудьте с ним! — Вильбоа озабоченно покачал головой. — В шкафчике на кухне есть английская соль, а если что, бегите на второй этаж. Там живет доктор Мариньяк…
Юный джентльмен кивнул и решительно направился ко мне. На лоб легла маленькая теплая ладошка.
— Не, не горячка! Вы езжайте, гражданин Вильбоа. Я присмотрю…
Шарль кивнул, быстро огляделся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь.
— Это от погоды, — авторитетно заявил господин , Филипп дю Огрызок де Тардье. — Сейчас как раз «еретик» дует. Самая погода, чтобы хворать. Да не двигайтесь вы, гражданин Деревня, вечно вы бегаете, словно за вами собаки гонятся!
Я виновато развел руками.
— И грабалками не машите! Не мельница!
— Сам ты мельница! — я вспомнил ночную набережную и юного оборванца, размахивавшего руками. — Ну что, орел? Устроился на работу?
— Сами вы орел! Орел, гражданин Деревня, птица вредная, потому как хищная. При типографии я — гражданин Вильбоа пристроил. А вам за моих сопляков спасибо. Был я вчера в Сен-Марсо. Ничего, живые! Бегают даже…
— Ну и хорошо, — решил я и почувствовал, как замирает сердце. «Девочкам нужен отец! Живой отец — а не мертвый герой!» Мои дочери… Я даже не помнил их имен, не помнил лиц…
— Эй, эй! Вы чего? — донеслось до меня. — Такой здоровый дылда, и в обморок падать! Вы, гражданин Деревня, это бросьте! Лучше скажите наконец, даете мне три ливра — или нет!
Мальчонка не шутил. Его глаза смотрели серьезно, он ждал. Чего? Три ливра? Но почему именно три ливра?
Рука скользнула в карман. От моих гиней вкупе с ассигнатами не осталось почти ничего. Несколько денье, две бумажки по десять ливров. И — монета, знакомая монета, которую я никак не мог сбыть с рук.
…Новенькое блестящее серебро. «Республика Единая и Неделимая». Крылатый Гений со стилосом, маленький галльский петух, буква «А», год — «1793», и ровные четкие буквы — «Три ливра». Несколько раз я пытался расплатиться, но даже уличные торговки не брали ее — край был испорчен, чьи-то руки вырезали в серебре аккуратный треугольник. Кому-то понадобилось превратить новенькую монету в нечто бесполезное. Или наоборот! Три ливра! Господи! О чем же я думал!
— Эти? — Моя ладонь дрогнула, и маленькая лапка ловко подхватила серебряный кружок. Послышался удовлетворенный свист.
— Они, понятно! Вспомнили-таки, гражданин Деревня! Я-то вас сразу признал, как только вы про «Синий циферблат» спросили. А вы чего, не верили мне, что ли?
— Извини, малыш, — вздохнул я. — Даже не знаю…
— Оно и видно! И нечего меня малышом называть! Небось папаша Молье мне верил! Как раз перед арестом он мне все рассказал — и про монету, и про вас. Мол, придете, покажете три ливра…
— Погоди! — изумился я. — Да за кого ты, в конце концов? За «синих» или за «белых»? Паренек мрачно насупился:
— Вечно вы глупые вопросы задаете, гражданин Деревня! Я, если вам так интересно, не за «белых» и не за «синих». «Синие», гражданин Деревня, только вначале хорошими были. А теперь они нас на гильотину таскать стали. Папаша Молье мне как отец был! Он чего, «аристо», что ли? Так что я, чтоб вы знали, за «красных». За таких, как гражданин Ножан. Вот с «аристо» разберемся и возьмем буржуев за жабры! Всех их, гадов, — под корень!..
Можно было посмеяться, глядя на свирепого санкюлота, но я вдруг понял — на меня смотрит будущее. Маленькое худое будущее с выбитым передним зубом. Мальчик вырастет, вырастут его «сопляки», и колесо покатится дальше. Они не забудут и не простят — ни голода, ни холодных ночей под осенним небом, ни раннего сиротства. И над Парижем, над городом Смерти, поднимется красное знамя — кровавый флаг всеобщей мести…
— Под корень, — повторил я. — И Шарля тоже? И Демулена? И Дантона? Всех, кто носит камзолы и кюлоты, так?
— Глупости говорите! — отрезал Огрызок. — Это у вас, гражданин Деревня, от болезни! Ничего-то вы в классовой борьбе не понимаете!
