– Энца никогда не покинет Нью-Йорк.
– Кто?
– Энца Раванелли. Я собираюсь на ней жениться, – объявил Чиро.
– На ком жениться? – Луиджи был ошеломлен. – Энца… Та хорошенькая девушка с Альп? Да быть того не может. Она же из тех, кто разгуливает в перчатках и шляпках. Вся такая чинная. Совсем не похожа на твоих девушек.
– В том-то и дело.
– Все вы, фронтовики, одинаковые. Снял винтовку и бросился за обручальными кольцами. Но когда ты все успел провернуть?
– Она согласна стать моей.
– Как и все девчонки от Малберри-стрит до Бушвика. Ты же о ней даже не вспоминал. Что изменилось?
– Я изменился, Луиджи.
– Ясно. Во Франции тебе вышибли мозги? Ты же всегда мог заполучить девушку. Любую девушку. Всех девушек.
– Но для меня предназначена лишь одна. И это Энца.
– Значит, больше ты не донжуан. Va bene. Надеюсь, ты знаешь, от чего отказываешься. Когда ты уехал, не проходило и дня, чтобы не зазвонил дверной колокольчик и сюда не заявлялась какая-нибудь ragazza[74], чтобы спросить адрес, на который тебе можно писать.
– Я не получил ни одного письма! – с притворным негодованием воскликнул Чиро.
– Синьора говорила всем, что ты в Танжере.
– Где это? Я даже на карте не найду, наверное.
– Значит, где-то в Танжере целая палатка забита любовными письмами к Чиро Ладзари, опрысканными розовой водой. И никто их никогда не прочтет. Вот жалость-то!
Когда Луиджи ушел, Чиро выкурил сигарету во дворике под старым вязом. Упершись ногами в ствол дерева, он откинулся в кресле – как вошло у него в привычку до войны. До чего же сладко бывало после тяжелого рабочего дня покурить под деревом, в завершение хорошего ужина. Но теперь все стало иначе. Чиро казалось, что все в Маленькой Италии изменилось, даже это дерево. Старая кора отслаивалась, обнажилась серая древесина с глубокими рытвинами, точно потеками. Опавшие листья не золотились на солнце, а бурым ковром лежали под голыми ветвями.
Чиро не забыл, как любил это старое дерево – островок зелени в каменном море, верного друга, дававшего тень и прохладу. Но теперь он понимал, что ничего красивого в дереве не было. Просто оно напоминало о доме. Сейчас ему было мало одного-единственного дерева в одном-единственном дворике, и он надеялся, что Энца чувствует то же самое.
Чиро гадал, что она ответит на предложение оставить Метрополитен-опера, он боялся просить ее об этом. Но он знал, что если добьется успеха на новом месте, то у них появится свобода решать, где они проведут грядущие годы. Как только его карманы наполнятся долларами, можно будет вернуться в Италию, в родные места. Чиро пора самому становиться падроне, и на меньшее он не был согласен.
Мысль о Железном хребте не оставляла его. Миннесота. Это слово звучало как заголовок непрочитанной книги, которую он в конце концов откроет и жадно проглотит за ночь. Там умер отец. Этот неведомый американский штат сыграл роковую роль в судьбе их семьи. Возможно, пришло время залечить рану, нанесенную этой трагедией. Возможно, он обретет мир, если пройдет по следам отца вдоль берегов кристально чистых озер Миннесоты. Возможно, его место там, возможно, там они будут счастливы.
Потушив сигарету, Чиро подумал об Эдуардо. Брат проследит, чтобы о матери позаботились. Перед Чиро теперь стояла лишь одна задача – сделать так, чтобы его жена и их будущие дети ни в чем не нуждались. А значит, надо открыть новую главу. Значит, надо ехать в Миннесоту.
Лаура, полностью готовая к выходу на работу, присоединилась к Энце за завтраком в столовой «Милбэнк-хаус». Энца встала рано, она успела принять ванну и одеться до того, как проснулась Лаура. Когда подруга спустилась, Энца пила уже третью чашку кофе.
– Думаю, мы должны повесить извещение, касающееся твоей свадьбы, на доске объявлений. А то вокруг начнут шептаться – почище, чем когда домоправительница Эммерсон в подпитии упала с крыльца на прошлый Новый год.
– Ты не обязана отвечать за меня, – сказала Энца.
– Не обязана? А на что вообще тогда лучшие друзья?
Энца поставила чашку и посмотрела на Лауру. Ночью та спала крепко – как всегда, когда совесть ее была спокойна. Энца, напротив, множество ночей провела в борьбе с собой, и прошлая стала одной из самых тяжких. Она нуждалась в Лауре и не могла представить себе жизнь без нее.
– А мы все еще лучшие друзья? – спросила Энца. Она надеялась, что Лаура не заставит ее делать выбор между любовью и дружбой.
– Да. – Лаура села за стол. – Я только хотела бы знать, что ты скажешь отцу, когда он явится сюда сегодня днем. Ты выгнала одного жениха ради другого. У твоего папочки голова пойдет кругом.
– Сделаю так, как поступала всегда. Расскажу ему правду.
– Я собираюсь на работу. Что мне сообщить девочкам? Они думают, что у тебя медовый месяц.
– Просто скажи, что я счастлива.
– Так и сделаю. – Лаура вскочила, стоя допила кофе и надела перчатки. – Предупредить Серафину, что ты вернешься быстрее, чем планировала?
– Не позволяй ей отдать мою машинку кому-то другому, – ответила Энца.
– Аллилуйя! – Лаура хлопнула в ладоши.
Под громкое тиканье часов, стоящих на каминной полке в гостиной «Милбэнк-хаус», Энца собирала на поднос все что нужно для чая. Она сложила льняные салфетки, расставила блюдца с изысканными пирожными и крошечными сэндвичами. Проверила содержимое сахарницы и молочника. Вытащила из чайника серебряное заварочное ситечко в виде шара на цепочке и положила его в специальный серебряный поддон. Звякнул колокольчик. Мисс де Курси открыла дверь. Энца вылетела из гостиной. Отец и дочь долго стояли обнявшись.
Марко как следует рассмотрел Энцу, а затем огляделся. «Милбэнк-хаус» на кого угодно мог произвести впечатление. За спиной Энцы изящным изгибом уходила наверх широкая лестница с перилами полированного красного дерева. Открытые раздвижные двери вели в гостиную и приемную. Библиотека, с камином дорогого черного мрамора, была по всем меркам роскошной. Такого богатства он не видел с тех пор, как много лет назад отвозил посылку в кардинальскую резиденцию в Брешии.
Марко также отметил, что и дочь, которую он не видел больше двух лет, приобрела изысканную утонченность. Светская дама, да и только. Уж не это ли причина несостоявшейся свадьбы?
– Почему ты отменила свою свадьбу? Что он натворил? Если Блазек тебя обидел, я так этого не оставлю.
– Нет, папа, это я обидела его.
– Что случилось?
Марко было под пятьдесят. И он больше не был тем крепким человеком, каким помнила его Энца. Плечи ссутулились от тяжелого труда, лицо и руки огрубели от вечного пребывания на раскаленном солнце. Но дом в Скильпарио наконец-то готов, и контракт с Управлением автомобильных дорог Калифорнии завершен. Можно возвращаться в Альпы, чтобы провести там остаток своих дней. Предвкушая скорую встречу с женой и детьми, Марко улыбался чаще обычного, у него словно прибавилось сил.
