И вонь.
Вонь от немытых тел, гнилой соломы, отхожего места в виде дыры в полу, в самом дальнем от дверей углу камеры. Словно все мыслимые и немыслимые миазмы, имеющиеся в мире, собрались здесь для дружеской встречи. И не расстаются уже много-много лет.
Потом вонь не станет такой острой, я привыкну к ней и она притупится. В награду за это, ею пропахнет вся моя одежда. И я буду похож вон на того, что безучастно смотрит на меня, с всклокоченной бородой и волосами, свисающими сосульками с грязного лба и в одежде, похожей на затертую от долгого использования половую тряпку. И еще он чешется, просто яростно скребет тело под рубахой.
Часа не прошло, как я разговаривал с Жюстином, наследным принцем не самого маленького государства. Разговаривал пусть и не на равных, но вполне достойно.
И что теперь? И за что? И еще очень болит в боку. Болит так, что хочется упасть прямо на грязный вонючий пол и выть, выть не переставая.
Обращаясь ко всем, я поздоровался. Так принято, я знаю, хоть и у нас. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Пусть будет так.
Прошел к стене, той, что с окнами и уселся на корточки.
Долго я так сидеть не смогу, для этого нужен опыт, которого у меня нет. Но улечься на пол, покрытый тонким слоем грязной гнилой соломы, я не могу еще больше.
До вечера я мечтал о том, что сейчас проскрежещет дверь, меня вызовут местному начальству и все образумится. Ага, сейчас!
Вечером давали что-то теплое, должно быть местный чай, с куском хлеба, больше похожим на брусок глины. Но кружки у меня не было, а попробовать этот суррогат оказалось выше моих сил.
Время от времени по камере проходила троица людей, один впереди и два на шаг сзади него.
Шли они, абсолютно не заботясь о том, что могут наступить кому-то на ноги или даже на голову, и люди поспешно давали им дорогу, поспешно уползая в сторону. Тот, что шел впереди, был по-настоящему огромен. Сначала я даже подумал, что это Брой. Но нет, это был совсем не он. Брой производил впечатление неглупого мужика. А этот, этот бык, к тому же, несомненно, опоенный. Два его спутника были много меньше габаритами, но поглядывали на всех весьма дерзко, словно пытаясь нарваться на несогласный взгляд. Несогласный хотя бы тому, что при раздаче хлеба, они отломили у каждого часть его пайки.
Троица подошла ко мне и некоторое время, молча, рассматривала. Я же сидел с самым индифферентным видом, старательно их не замечая.
Одному из них приглянулась моя рубаха. Нет, он не потребовал снять ее немедленно, но не думаю, что мне осталось долго ее носить.
Всю ночь я мечтал о сахаре, всего лишь двух столовых, с горкой, ложках сахарного песка. Всего две ложки, и мне станет намного легче, боль уйдет, обязательно уйдет. В сахаре глюкоза, я не представляю механизм ее воздействия на клетки печени, но боль проходит, проходит всегда. Я еще не пробовал на себе этот способ, не было необходимости, но свято верил в него, особенно сейчас.
Под руку попался небольшой камешек, затем еще один. Ого, там, где стена встречается с полом, их целая россыпь. Наверное, камень, из которого делали кладку, крошится.
Всего час, с многочисленными перерывами, я потратил на то, чтобы оторвать подол рубахи. Рубашка была совсем новая, и я одел ее в первый раз, перед тем, как сойти на берег. Подарила рубашку мне Аниата, долго перебирая их и прикладывая ко мне, когда мы сидели в ее лавке. У рубахи замечательный малиновый цвет, красивая плотная ткань с отливом и большой, весь покрытый вышивкой, ворот.
Хрен ее получит тот, с длинным носом и бледной рожей, кто на нее так заглядывался.
А мне и без подола сойдет, просто теперь я ее в штаны заправлю.
Ночь прошла очень тяжело. Досаждала боль в правом боку, люди, спящие вокруг, только и делали, что храпели, бормотали во сне и выпускали газы.
Проворочавшись почти до рассвета, смирившись с грязным полом, я подгреб под себя кучку соломы и умудрился уснуть.
Утро встретило прохладным ветерком, врывающимся через зарешеченные окна, уже почти привычной болью в правом боку, проклятиями и стонами просыпающихся людей и первым знакомством в новом для меня мире.
Завтрак представлял собой точную копию ужина, разве что к нему добавился небольшой горшок с чем-то жидким и тягучим, в который люди по очереди окунали свой хлеб.
Окунали после того, как тот самый опоенный бык отделил из него ровно столько, сколько счел необходимым.
Есть совсем не хотелось, а вот пить да, в горле совсем пересохло. Я так понимаю, что здесь у каждого своя посуда, а откуда она бы взялась у меня? И что мне теперь, руки ковшиком подставлять?
Выручил меня сосед по ночлегу, шустрый паренек, которому вряд ли минуло семнадцать.
Еще вечером я заметил его взгляды, обращенные на меня, и все ждал, что подойдет пообщаться. Но нет, видимо он решил отложить это дело до утра.
Вот он и предложил мне глиняную кружку. Кружка была довольно чистой и сильно щербатой по краям.
Я отблагодарил парня, отдав ему свой хлеб, после того как лишился его части в результате уже привычной для всех остальных процедуры.
Не было никакого желания жевать эту глину, обмакивая ее в горшок, в котором поочередно побывали пальцы всех здешних обитателей.
После этого мы долго разговаривали с ним почти шепотом. Кричать здесь было не принято, тем более Горген, так, оказывается, звали человека, габариты которого равнялись уже упомянутого мною животному, после завтрака решил немного вздремнуть.
Мой новый знакомый, Сориус, а именно так он представился, оказался весьма разговорчивым собеседником с живым умом и острым языком.
Он кратко охарактеризовал каждого, кто попался ему на взгляд. И характеристики эти были краткими, емкими и отражали самую суть. Пройдут столетия, и этому будут учить, учить, как можно описать любого человека ровно тремя словами, ничего не упуская при этом. Он умел это уже сейчас.
Сориус вкратце рассказал историю своей жизни, и не было в ней ничего такого, чему можно было бы позавидовать. Своего отца Сориус не знал, мать занималась и здесь самой древней профессией, и вырос он в кругу таких же, как и он сам.
Сюда попал в результате облавы на местном рынке, занимаясь привычным ремеслом.
Он, с несколькими такими же и сам, пытался увести лошадь, оставленную на несколько минут без присмотра раззявой-хозяином.
Затем Сориус поинтересовался, правда ли что я тот самый Дрегер. Мне не пришлось врать, чтобы ответить, что я не Дрегер и понятия не имею, кто он такой. Дальше Суриус поведал, что Дрегер в этих местах личность довольно знаменитая, и даже он, недавно появившийся в Кергенте, слышал о нем немало. Настоящий Дрегер оказался бандитом. Причем бандитом очень жестоким.
