— Как пробираться, без спросу? — с деланным равнодушием в голосе, поинтересовался Витёк.
— Откуда мне знать как? Может, встретим кого из знакомых, и он нас туда проведёт. Или газетку попросим сбегать в сортир. Надо сначала в окно заглянуть, оценить обстановку. Может, нет уже тех подшивок, перетащили в профком…
Витёк на одной ноге развернулся, и — «фр-р!» — только пыль в разные стороны. Нужна пацану газета, край как нужна!
Уютно у наших путейцев. Банька дымит, рабочим после смены помыться. Помещений не очень, но всё функционально, всё по уму. Здесь даже после двухтысячного не будут ничего перестраивать, а только заборчик снесут. Чтоб не было видно прежних границ, когда отожмут пустырь. А пока это собственность государства и местным позволено всё, что не возбраняется обществом. Хочешь, вкапывай штанги, перекрывай перекладинами, и размечай гашёной извёсткой настоящее футбольное поле. Можно уток, гусей пасти, для скотины травы накосить, целинной земли копнуть для своего парника. А вот присесть в круг с банкой вина, горланить блатные песни на глазах у детишек, это уже нельзя. Даже Митрохи себе такого не позволяли. Тут или залазьте в бак, или попутного ветра, синие птицы. Теперь, что касается «отжать». Не было такого понятия ни в мыслях, ни в русской словесности. Будь ты хоть сам начальник железной дороги.
Это уже в девяностых начнётся по беспределу: чем выше забор — тем выше человеческий статус. Улица останется без обочин, как на участке трассы Гран-при Монако. Справа Кукса, а слева сплошное бетонное ограждение. Отжимали даже русло реки: наколотят вдоль берега кольев, ветками заплетут, камнями забросают, а дальше оно само и заилится, и утрамбуется. Год не пройдёт — вот тебе, Гапка, персональная проезжая часть…
Витька вернулся грязный, как чуня.
— Там Кирпичёв! — доложил он, потирая ушибленный бок.
Я сразу о главном:
— Подшивки на месте?
— А я тебе чё, видел? Сказал же, что там Кирпичёв. Тот дядька с автобуса, что нас пионэрами обзывал. Часы ещё у него. Я только к окну, а он свою рожу с той стороны: «У-у!» И чё ему надо в депо, с утра же в Краснодар уезжал?
— Киричек он, а не Кирпичёв, — строго сказал я. — Ки-ри-чек, с ударением в первом слоге. Между прочим, законный дяхан. Он не только пишет стихи, а ещё и ремонтирует телевизоры. Если ты ещё раз его обзовёшь, я больше не буду вместо тебя письма писать, и за газетой в Красный уголок не пойду.
— Лады, — согласился Витёк, чиркая ногтем большого пальца по верхним передним зубам. — Буду теперь звать его дядей Сашей, чтобы не перепутать, — и мастерски перескочил на старую тему, — В правлении Семсовхоза много каких-то подшивок, штук пять или шесть. Спрошу пахана: что это за газеты. Вдруг и у них есть то, что нам надо?
Не стал я ему говорить, что за счёт комсомольских организаций «то, что нам надо» и существует. Чем позже поймёт — тем лучше. Светлое будущее сначала закончится в наших замутнённых мозгах.
* * *
Насчёт Киричека я не соврал. Он, хоть и работник культуры, а по натуре своей ухватистый мужичок. Где можно срубить левый рубль, чувствует кожей. Открылись при ДОСААФ вечерние курсы мастеров по ремонту теле-радио-техники — он уже в первых рядах. Отучился, напрактиковался, и стал в этом деле так понимать, что прям нарасхват. Мне ещё, помню, в чёрно-белом «Рекорде» экран прошивал, чтоб лучше показывал. То, что сейчас он в нашем депо, может значить только одно: у дорожников навернулся «Комбайн».
Пока мы блукали туда-сюда, подгадали под пересменку. И по пути не встретили никого. Нужная дверь была приоткрыта. Только я взялся за ручку — оттуда громогласное:
— Так! Я, кажется, просил не мешать! Пока все не разойдутся, ничего делать не буду, останетесь без футбола!
— Да мы не мешать, — пискнул Витёк, — мы только спросить.
Услышав мальчишеский альт, Киричек смилостивился:
— Ну, коли пришёл, спрашивай. Спрос не ударит в нос.
— «Комсомолец Кубани» есть?
Спрос вышел настолько конкретным что Сашка — признанный мастер парадоксального слова, ни разу на моей памяти не лазивший за словом в карман, столь же конкретно завис.
— Кто ж его знает? — вымолвил он после значительной паузы, не сыскав в своём арсенале какого-то другого ответа. — Есть что-то похожее на столе, а оно или нет, надо смотреть. Проходи…
Сказать не успел — я опрометью к нему:
— Что нового в Краснодаре?
«Комбайн» работал. В смысле, показывал, но не было звука. На экране разыгрывался тираж «Спортлото». Шары фонтанировали за прозрачным стеклом барабана.
Киричек выпрямился, с удивлением посмотрел на меня, потом на Витька. Тот (как же, такой момент упустить!) шелестел бумагой как ёж перед зимней спячкой. В Красном уголке полумрак. Кроме настольной лампы у вскрытого нутра телевизора ничего не горело. Но он нас узнал:
— О, пионэры, куда ж от вас бечь? Так дружною парой целыми днями и околачиваетесь? Думал, хоть здесь от вас отдохну! — На этих словах Сашка притворно вздохнул. — В Краснодар надо было самому ехать, когда тебя приглашали. Кто ж теперь виноват, что ты и мороженое не съел, и диктанта не написал?
Хотел я в глаза ему глянуть, чтобы проверить: не таится ль хоть толика истины за этой его, словесною мишурой? Да Витька отвлёк:
— Крову мать! — и копытом по стулу хренак!..
А может, случайно задел? — не видел, брехать не буду. Только Киричек всё равно пинцет уронил.
— Что не нашёл? А ну-ка иди сюда! Я сейчас всё брошу, но ухи твои слонячие надеру!
Ну, тут конечно Сашка неправ. Витька не матюкался, он только за взрослыми повторял. А вот насчёт «ух», это он в точку — они у моего другана как «вареники з вышником» из-под рук бабы Паши. Большие, мясистые, с красными пятнами. Зыки и комары пьют из них Витькину кровь, а он их укусы чуть ли ни до мяса расчёсывает. У меня кровососы на
