суки не нашли бы.
А там летят в сторону осколки кирпича. Дырка образовалась, но небольшая. Засунул туда глаз красноармеец Жалов. В дырке темнота.
— Ещё стучи! С размаху давай!
— Что как девочка жеманишь!
Кожан вычислил Клавкин манёвр. Не торопясь подошёл, раззявил дверь и отправил Клавку в следующий нокаут метким чекистским сапогом.
Всё, не шевелится девка. Половина тела выпала в коридор, другая на кухне. Общая форма: раком стоит. Прищемил её Кожан на всякий случай дверью. Упругая девка! Хороша тварь, так бы и впежил. Пристроился к Клавке сзади, чтобы и коридор обозревать (для этого надо только вытянуть голову) и втихаря дыхнуть порошку. За двумя зайцами…
Достал цигарку, высыпал из неё и отложил.
Другую достал потоньше (дамскую) и тоже высыпал из неё табак. Вышла справная трубчонка для носа. Достал с верхнего кармашка дерьмеца — порошка.
Рванул у Клавки шейные кружева, дёрнул за рубаху, оголил полспины извращенец херов. Вспомнил про третьего зайца.
Дёрнул третьего зайца за панталоны. Не сымаются!
Насыпал тогда в белую ложбину спины дорожку. Третий подождёт: хотя бы этого нюхнуть.
Попахивает со спины клавкиным потом, организованным в капли. И не хорошо потому, и не очень здорово для коки.
— Ломайте, рушьте давайте! — между делом крикнул в сторону кирпичного карьера, — по методе, а не с кондачка.
Встал, пододвинул ближе к Клавке стул и принялся дальше мухлевать.
В коридоре стучат кайлом. Кожан сгрёб порошок со спины и переместил его на стул. Соорудил две толстущих дорожки: по одной на могучую ноздрю. Втянулся махом.
В коридоре стучали, потом загрохотало. Молодцы, ребятушки. Будет всем Клондайк.
Посыпал ещё две вкусные дорожки. Ещё толще первой пары… Шлёп в нос, ф — ф–ф — с–с! О — о–о! Ой, хорошо стало Кожану.
Перепёрло почти сразу. Закружилась голова.
Кайф! Эйфор!
И вроде то ли спать захотелось, да нельзя, то ли хохотать до упада, а это не воспрещается. Так он и сделал, а пока хохотал, пытался вспомнить — зачем сюда пришёл.
— О! Золотодобытное дело у них: вспомнил!
Время вдруг потянулось у него приятной многокилометровой резиной. По башке дружненько застучали весёлые молотки, в ней же, драгоценной, бегали от молотков врассыпную пшённой величины мысли — мышки.
А в коридоре наоборот стало тухнуть: что — то сначала пошумкало, потом бацнуло три раза подряд с неприличной скоростью быстроты, и бумкнуло железным под занавес.
— Молодцы парни. Дело знают.
Кто — то там удовлетворённо изрёк: «Вот так ни…уя спектакль!»
И после восторженного восклицания стихло.
— Так всё по схвоим карманам рассхуют, — подумал чекист.
Встал, выглянул в коридор. Там тишина! — Что за бля! Парни, вы где!?
Молчание в ответ.
Кожан пихнул Клавку. Та распласталась чуть по — другому, и опять спит, дура.
Перешагнул через неё Кожан и двинул к кирпичному карьеру, держась за стенку.
Плыла стена и паркет под ней как дирижабль в зюйд — вест:
— Ай, добрая доза! Хорошо!
И вдруг, он же: «Парни! Что за ёп твать мать…»
Ноги Чёрного Желвака торчат из проёма. На нём бесформенная куча из людей и битого кирпича.
— Что за чёрт, передрались что ли? Пендрилы. Когда успели! Жалов! Стёпка, морж твой куев! Алтын! Вылазьте, суки, что в темноте шарите? Свет где? Газу поддайте! Ну!
Ти — Ши — На! Будто в Запретный Город попал Кожан. А за воротами нацелили в него копья грозные стражники.
— Эй! — неохотно заглянул Кожан в проём.
В комнате молчание, только кто — то будто сопит.
Вроде Стёпка.
Затих и Стёпка. Снова молчат бойцы.
Но будто кто — то тяжело дышит ещё… Невидимый… Будто в пещере медведь.
Только медведь почему — то над ним…
Всё страшнее Кожану:
— Свечу дайте. Свечу, свечу… — и стал поднимать вверх голову, чтобы на косолапого подивиться…
***
Чуток назад.
Остаток стенки Желвак двинул от себя и сам провалился в темень от неожиданности. Слабая стенка! Через него попрыгали в темноту товарищи красногвардейцы. Все до одного.
И понеслось.
Никто ни хрена не понял.
Отделилось с потолка что — то вроде чёрной кучи тряпок, из неё высунулись длинные мохнатые палки и принялись молотбить воздух как цепами по колосьям.
Молотило воздух, а вдруг отчего — то стало их головам, рёбрам, и сердцам больно.
Стали ни с сего заворачиваться челюсти и полетели брызгами несчитаные зубы.
Желвак только встрепенулся из — под обломков, и, только стал выползать из — под бушлатов товарищей, как и ему прилетело будто кувалдой. И ещё раз.
Тогда — то и прозвучало про «нехеровый спектакль».
И воцарилась тишина.
И вроде кто — то мягко, будто на воздушных цыпочках, похрустывал по кирпичным осколкам. А, может даже, летал. Или ходил по стенкам. А, может, просто показалось. В темноте всякое может проживать чудо, начиная с простейших по списку и без рогов. То бишь с маленького человечка, редко выходящего на улицу, сидящего за печью, — с Домового.
Рядом с башкой Желвака чугунный волчок. Ручка его погнулась от удара об стальной череп Желвака.
— Жив, нет ли Желвак?
Будто бы и не дышит вовсе.
Вот струйка выбежала из его носа. Тонкая — претонкая. Будто не могучий Желвак то был, а маленькая, добренькая и глупе — е–е неку — у–да Красная Ша — а–а — почка тяжёлым вопросительным знаком оторвалась у Желвака, и все ответы, и все предложения, желательные за вопросом, улетели в забывчивое небытие… И стало Желваку совсем не больно.
***
Снова вперёд. Извините, тут нам не кино. Идут разборки по ролям.
…Поднял голову Кожан: никаких медведей.
Дальше вошёл и держится за стенку храбрый Кожан: «Стёпка, Алтын!»
Прошёл дальше, отодвинул кого — то с дороги мощным пинком. Степан замычал. А он думал: медведь. Какое, нахрен, медведь. Только зачем все на пол улеглись? Передрались: вот же стремглаво как вышло! Зачем до крови — то? Не углядел.
Двинул настежь чёрную штору с окна.
— Что за хрень! Ау — уа!
Стало виднее, но всё равно херово. Одни лежачие силуэты и воняет кирпичной пыльцой. И глазам своим не верит Кожан: на полу, раскинули ноги, ну все наперечёт неподвижные его товарищи. Только Степан ещё ворочается и мычит ягнёнком, жалобно и просяще так: «Кожан, Кожан… Не знал, я не знал…»
***
Чего не знал Стёпка, больше тоже никто не узнает, ибо случилось дальше вот что.
На стене, или на люстре ли, что — то непонятное сидит и большое.
Может крыса
