— Хм, всякое бывало, — пожал плечами Запашный, — но собака лает, ветер свищет. Как тут отступать?
— Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Вы работаете с уголовниками и знаете, как у них бывает — отступил, показал слабость, струсил, и все — ты дно. А если выстоял, да еще оборотку дал… так что случись опять выйти против десятка не побегу.
Сказал и понял — так и будет. И дядя Миша сделал бы так же.
— Но один против пятнадцати… — следователь поежился. — Но ты прав, отступать нельзя. Расскажи подробно, — вдруг перешел на «ты» Запашный, — что произошло с момента появления Тихомирова?
— Самого появления дяди Миши я не помню, очнулся, он уже был. Что он Громину говорил, я не слышал, в голове звенело будь здоров. Потом выстрел. Его я услышал. Потом еще выстрел, и еще…
Дальше продолжать не стал. Запашный сидел и задумчиво смотрел в окно, а я в угол комнаты, где на большом календаре, улыбалась девушка на фоне рубленного дома с резными ставнями. Сразу сложились строки:
— А мне б увидеть дом родной,
И вспомнить давний тот роман,
Девчонку с русою косой,
Как кутал утренний туман,
Обнять любимую свою,
Услышать — я тебя люблю…
Мое романтическое свидание закончилось дракой и… смертью.
— Ладно, — поднялся Запашный, — у меня вопросов больше нет.
— Э-э-э… — удивился я, — а дальше что?
— А ничего. — Следователь вложил листки и ручку в портфель. — Громину грозит пятнадцать лет, так что его можешь больше не опасаться, сядет надолго. Гарантированно.
— Как сядет… так он живой?
— Живой. В больнице он, ты его хорошо приложил. Чуть шею не свернул.
Статья сто восьмая — автоматически подумал я — умышленное тяжкое телесное повреждение. Чёрт! Жаль сил не хватило прибить эту сволочь.
— А суд?
— Как вылечат. А ты чего беспокоишься? Свидетелем мы тебя привлекать не будем, и так всего достаточно. Так что отдыхай, каникулы же!
Он протянул и пожал мне руку. Не сильно. Затем быстро вышел из ординаторской.
Вот такая получилась формальность.
И так, Громин жив. Жаль. Не вышло наказать его за смерть дяди Миши.
Я зашел в палату за своими вещами. Переоделся и попрощался со всеми. Пока шел к выходу дописал куплет:
— Но мирных снов мне видать,
Они остались в жизни той,
Мне не хотелось умирать,
Я проклят был чужой войной.
Эта песня для дяди Миши. И еще песни будут, жаль, своей гитары у меня нет, но это дело решаемое.
На улице царила почти идеальная чистота, это если не считать сломанных ветром веток. Однако после больничной стерильности, природная казалась идеальней.
Грозовой фронт уже скрылся вдали. На лазурном небе сияло солнце, играя зайчиками от капель на листве.
Я остановился на крыльце, закрыл глаза и, по рекомендации врача, подставил лицо ласковым лучам. Глубоко вдохнул. Обалденная свежесть! Ветерок ласково обдувал лицо и навивал цветочный аромат. Как там, в песне из фильма поется: «… перед грозой так пахнут розы»? Красота слога и ничего более. Перед грозой обычно душно и все запахи тяжелы. Вот после грозы, тем более такой как прошедшая…
Одним словом — лепота!
— Серега!
И кто это так радостно орет? Сквозь пляшущие зайчики в глазах разглядел идущих к больничному корпусу Савина и Расулова. Олег замахал пакетом в руке:
— Серега, тебя уже выписали что ли?!
— Ага, — ответил я, настороженно следя за Савиным.
Он явно собирался меня обнять. Наверно от радости. Вот только этого не хватало!
— Олег стой… — попытался остановить друга, — Савин… стой, говорю!
Но тот, будто не слыша, так и намеревался дружески тиснуть меня. Больше не пытаясь докричаться, я стукнул ему костяшкой пальца в солнечное сплетение, а сам шагнул так, чтобы Олег оказался на одной линии с Ильясом. Вдруг тот тоже обниматься полезет?
— Ты… — Олег сбился с шага и выпучил глаза.
— Вот теперь ты слышишь? — поинтересовался я. — У меня ребра болят, а ты с объятиями лезешь.
— Не мог сразу сказать? — продышался Савин. — Сразу в грудину лупишь. Чуть скворца не впустил… — и он посмотрел себе на грудь.
— У кое-кого уши бананами заросли.
И протянул руку, предупредив на всякий случай:
— Привет, и сильно не жми, рукам тоже хорошо досталось.
— А ты ничего выглядишь, — здороваясь, сказал Ильяс, — только желтоватый немного и припухший.
— Ага, — подхватил Олег, — на китайца похож.
— После такой экзекуции лучше быть похожим на китайца, чем на отбивную, — отвечаю я, с прищуром разглядывая друга. — На мое место хочешь?
— Все-все! — Савин поднял вверх руки и загородился пакетом. — Больше не буду.
— Мы тут тебе гостинцев несли, — сказал Расулов, заметив, что я смотрю на пакет. — Олег?
Савин протянул раскрытый пакет, где обнаружилось одно большое яблоко.
— Яблок больше было, — усмехнулся Ильяс, — но кое-кто тут как тля вечно голодный.
Олег покраснел и буркнул:
— Виноват. Поесть не успел…
— Ладно, я есть не хочу, но от яблока не откажусь. — Взял плод, потер об футболку и сделал большой кус. Рот мгновенно наполнился сладкой патокой с маленькой кислинкой. Все-таки апорт — это самый вкусный яблочный сорт.
— Это из вашего сада? — спросил Ильяса.
— Ага, из прошлогодних запасов.
— Хорошо сохранилось. М-м-м… вкуснота!
— Вот и я не устоял. — Согласился Савин.
— Ладно, пошли на остановку.
Мы обогнули корпус, и вышли на широкую дорожку, ведущую к выходу с территории больничного комплекса.
— Серег, представь, мы только в автобус влезли, а дождина ка-а-ак даст. Водопад, а не дождь. Полчаса стояли у остановки. В окна колотило будь здоров. Водитель сказал — пока ливень не кончится, никуда не поедем.
— Олег, водила прав — кивнул я, — все так делают. А что на улице творилось — видел. Лучше скажи — какие новости? О чем народ говорит?
— Разное говорит. Кто что, — пожал плечами Савин. — Ну, то, что бабули надумать могут, ты сам знаешь.
— Эти могут, — согласился я, — а… Тихомировы как?
— Как-как, — почесал голову Олег, — уехали они. «Буханка» военная подъехала, какие-то вещи погрузили, сами в нее и алга…
— Понятно.
Савин вдруг спохватился:
— Знаешь, Серег, а дядя Миша оказывается военный и много наград имеет. Когда вещи в машину грузили, я форму увидел, медалей там…
Я молча кивнул — знаю, давно уж.
— Да! — Воскликнул Олег. — Ты Шахова знаешь?
— Из третьего подъезда?
— Да-да, именно.
— Знаю, и что?
