— А вот этого я тебе никогда не скажу, — ответил дед. — Потому что и сам не знаю. Может, не в наших землях это. А где-то дальше, к северу. Может, в другой стране, за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе. Прилетает туда птица эта на все лето и вьет гнездо, и по левое крыло от нее бьет мертвой воды ключ, а по правое — воды живой.
Снова воцарилось молчание. Игнат следил, как огонь пляшет в жерле печи, перекрашивая сосновые поленья в ровный угольно-черный цвет.
— Почему же русло пересохло? — снова первым нарушил молчание Игнат. — Если здесь вода живая текла, то она и должна была весь лес оживить, разве не так?
— Так, да не так, — ухмыльнулся в бороду дед Ермола. — Чтобы мертвый лес оживить, его сначала надо неживой водой сбрызнуть. От мертвой воды все раны срастаются, и все неуспокоенные души свой покой находят. Тогда уже их оживлять можно. Только нет у нас мертвой воды, да и живой теперь нет. Забрали живую воду-то.
— Кто забрал? — почему-то шепотом переспросил Игнат.
— Да уж известно кто, — ответил Ермола, и наклонился к парню, дохнул в его лицо свежей сивухой и чесноком. — Навь это была, понял? Вот оттого и окрепла она. Вот оттого и возвратилась сюда. И еще вернется…
— Ах, ты ж старый хрыч! Ты опять за свое!
Игнат вздрогнул и натуральным образом подскочил на лавчонке. Также взвился и дед Ермолка, пряча за спиной пузатую бутыль.
Его жена, приземистая, крепкая бабка Агафья налетела, как ворон на добычу.
— Опять пьянствуешь да парню голову морочишь? — В ее руках взвился мокрый рушник и со звонким шлепком опустился на дедову лысину. — Вот я тебе покажу сейчас, как сивуху хлестать! — с каждым новым шлепком дед приседал, не выпуская, однако ж, бутыль из рук, а бабка Агафья повторяла размеренно и яростно:
— Вот тебе водица-огневица! Вот тебе сказочная птица! Вот тебе бес в ребро!
— Не надо, баб Агафья! Ну, хватит, а? — упросил Игнат, хотя его так и разбирал смех, глядя на ужимки старого пьянчуги. — Да мы просто разговаривали, чего уж там!
— Ты бы поменьше с хрычами старыми время проводил, — бабка Агафья, наконец, отобрала у деда бутылку и встала в позу победителя, уперев в бока крепкие кулаки. — Что ты ко всем пьяницам деревенским льнешь? Когда такие молодухи по домам сидят и только и ждут, пока их добрый молодец за околицу пригласит.
— У Кривцевых старшая-то так похорошела, — масляным голосом отозвался с лавки дед Ермолка.
— Молчи! — Агафья снова замахнулась рушником.
Игнат разулыбался.
— Да какой же я добрый молодец? Дурачок я.
— Был дурачок, да весь вышел, — отрезала Агафья. — Хотя, коли еще с пьяницами о ерунде речи вести будешь, то и совсем поглупеешь.
— Гонишь, бабуль?
Игнат не был обидчив от природы, и боевая Агафья нравилась ему. Чем-то она напоминала ему бабушку Стешу.
— Гоню, — подтвердила Агафья, сердито отбросила прилипшую на лоб прядь. — Я вон пирог испекла. В сенях остывает. Поди, возьми.
— Зачем же вы так? Расстарались для меня…
— Да не для тебя, дурень, — махнула рукой Агафья. — Ты, поди спасительницу свою так и не отблагодарил?
— Это кого же? — удивился Игнат. — Так я только намедни тете Раде плетень починил.
— Плете-ень, — передразнила бабка. — Все ж дурень ты, как есть дурень. А докторица-то? Марьяна Одинец? Ей ты что сделал?
— Ничего, — убитым голосом признался Игнат.
Совесть вдруг поднялась в нем приливной волной. Щеки налились румянцем.
"А ведь и правда, — сконфуженно подумал он. — Только спасибо и сказал… Только что ей это мое спасибо?"
— Вот красней теперь, красней, ирод, — беззлобно журила Агафья. — Стыдно, да?
Игнат только вздохнул тяжко. Принялся вставать с лавки.
— Вот я за тебя побеспокоилась, — более примирительным тоном сказала бабка. — Пирог возьми.
— Что ж… пойду я тогда, баба Агафья, — вздохнул Игнат. — Тебе за заботу спасибо.
— Иди, иди. Да смотри, не вырони по пути. Все вы, мужики, как дети малые.
Уже находясь в дверях, Игнат услышал тоненькое блеянье деда Ермолы:
— И заботливая же ты у меня, Агафьюшка…
— Молчи, окаянный! — прикрикнула бабка.
Последующий за этим звонкий шлепок заверил Игната в том, что экзекуция деда на этом не закончилась.
Пирог был еще теплый, от него исходил чудесный аромат яблок и корицы.
"Совсем как в детстве", — подумал Игнат.
Бабка Стеша не часто баловала его пирогами, в основном, на большие праздники вроде Рождества или Пасхи. Но уж если бралась за дело — то со всей серьезностью. Потому и пироги ее славились по всей Солони. Видать, перед смертью науку передала…
Игнат почувствовал, как к горлу снова подступает комок, и мотнул головой.
"Негоже себя грустными воспоминаниями изводить".
Он немного потоптался перед избой Марьяны Одинец. Фонарик, раскачивающийся над ее дверью, освещал двор мягким золотистым светом, и в наступивших сумерках казалось, что это зацепился за крюк отколовшийся кусочек луны.
Звонок почему-то не работал. Игнат несколько раз нажал черный западающий кругляш кнопки, но вместо резких переливов слышались только сухие щелчки.
"Да и кто обрадовался бы гостям в такое время?" — подумал он.
Вздохнул и постучался в крепкую, обитую дубовыми рейками дверь. Раз. Другой.
"Если после третьего раза не откроет, не буду надоедать", — загадал Игнат.
Но в сенях послышались шаги.
— Кто там?
Голос, приглушенно раздавшийся из-за двери, был немного настороженным, усталым, но не злым.
— Это Игнат Лесень, бабы Стеши внук! — отозвался парень, как привык представляться всегда. И вспомнил — Одинец была чужачкой, а потому могла не знать его умершую бабку.
Тем не менее, замок повернулся на два оборота, дверь раскрылась, выпустив из недр избы желтую полоску света.
— Ах, привет!
Марьяна была одета в махровый, почти до пят, теплый халат. Тяжелая коса перекинута через плечо, на губах улыбка.
— Никак снова температура поднялась? — спросила она заботливо.
И голос ее был теплым, как парное молоко.
Игнат смущенно заулыбался, выставил неумело пирог, будто предлагал подаяние древним языческим богам.
— Вот… за заботу поблагодарить хочу…
Он глядел исподлобья, немного настороженно, ожидая, что строгая лекарница отчитает его то ли за позднее появление, то ли за неуместный подарок. Но Марьяна только рассмеялась легко и радостно, как прозвенело серебряное монисто.
