– Паутина! – завороженно сказал Костя.
– А что есть сны? – выплел Паук. – Что они есть, как не зыбкая, тончайшая паутина грез? И я здесь для того, чтобы провести тебя через нее.
Костя смотрел, как паутина выплетает узоры слов.
– А кто ты?
– Долго рассказывать о том, кто я. Все равно все сведется к тому, что я проводник. Кроме прочего, я являюсь продуктом отмирания клеток твоего головного мозга.
– И куда… – спросил Костя, – куда ты меня поведешь?
– Туда, где с тобой желают говорить.
Они с Пауком уже давно парят над грядами облаков. Давно – с незапамятных времен. Куда ни посмотри – повсюду облака. От горизонта до горизонта. От этого зрелища захватывает дух.
Облака. Они двигались настолько медленно, что казались фотографией. Но они не стояли на месте.
– Это чистые, нетронутые сны, – выплел Паук. – Их никто, никогда еще не видел, они никому еще не снились…
– Куда они? – шепотом Костя.
– В будущее…
Паук крепко схватил его за руку, и они взмыли вверх. Полетели как ракеты со сверхзвуковой скоростью. Так что засвистел рассекаемый воздух, засосало под ложечкой и заложило уши.
Они летели к земле.
Летели сквозь.
Летели над ней.
Они летели в чистом поле, над нескошенными травами, вровень с несущимся во весь опор огромным черным скакуном. Грива его развевалась по ветру, пена летела с губ, глаза жгли воздух, заставляя его искажаться и съеживаться от жара.
– Ого-го! – восторженно закричал Костя, – ого-го!
У него просто захватило дух – скакун размером с пятиэтажку! Граненое тело его, отлитое из вороной стали, рассекает звенящий воздух, как клинок. Земля дрожит под его стотонными копытами, сотрясается, как при землетрясении, клочьями летит во все стороны, гудит так, что за сотню верст слышно.
– Ого-го! – кричал Костя, – кто это?
– Это Поп, вороной жеребец. Он спешит к своему хозяину. Его хозяин – Казак Пуп. Он ждет своего верного коня за порогами. На острове Допобачення. Они сидят на берегу озера и беседуют… А потом вместе они отправляются в гости к одному человеку. Так начинается этот сон. Это сны умалишенного. Он лежит в психиатрической клинике. У него очень странное, но не такое уж редкое нарушение: он все слышит задом наперед. Это у него в результате злоупотребления наркотиками. Казак Пуп и Поп – идеальные собеседники. Ведь они одинаково пишутся и читаются с обеих сторон. Себя умалишенный зовет ЯR. Он считает, что такое имя оберегает его от чего бы то ни было. Но нас в его снах не оберегает ничего. Во снах вообще небезопасно, а во снах умалишенных – втройне…
Костя увидел, как вороненый уголь-зрачок повернулся в его сторону, испепеляя и воздух и поля и
Солнце.
Вспыхнуло огнем над ними.
Огромное мохнатое солнце, словно вязанное бабушкиными спицами-рельсами, висело где-то за пределами разумного. Путаные пучки разноцветной пряжи, парящие под ногами. И запах…
– Что это за запах? – спросил Костя.
– Это сахарная вата… – сказал Паук. – А еще так иногда пахнут свежие ириски…
Они висели над легкими и невесомыми разноцветными облаками, пахнущими ирисками и сахарной ватой.
– Это детские сны, – сказал Паук. – Детские… но я поведу тебя в обход.
– Почему? – спросил Костя восторженно. – Мне нравится!
Он смотрел вниз: облака, пахнущие ирисками, тоненько звенели, словно миллионы крохотных колокольчиков.
– Потому что не только тебе они нравятся, – сказал Паук. – Они нравятся Маленькой Ра.
– Маленькой Ра?
Они увидели большую бесцветную тучу прямо в центре этого веселого лоскутного стада-одеяла. Моток алюминиевой проволоки.
– «Ра», – сказал Паук, – это только часть ее имени. Она еще не родилась, но обстоятельства ее зачатия столь необычны, что и она сама не простая девочка. Она будет зачата через тринадцать лет, в тот день и час, когда один проходящий мимо Волшебник тремя волшебными словами остановит дождь. И дождь будет стоять, пока ему не прикажут идти дальше…. Она уже родилась там – в будущем. И оттуда подсматривает чужие сны. Она прячется в них, чтобы ее саму не нашли. А ее ищут. Тот самый Волшебник, который проклинает день и час, когда черт его дернул остановить тот дождь… пусть шел бы себе и дальше… Она страшный противник. Потому что она сама научилась плести свою паутину…
Костя завороженно смотрел на бесцветное облако, внутри которого пульсировало безликое сияние. Он видел тончайшие нити, тянущиеся по воздуху как линии электропередач, как они переплетаются с пряжей в других облаках. Вплетают стальную тонкую нить в разноцветный узор соседнего солнечного сна. Яркого сна о
– Ладно, – сказал Паук, – один покажу…
– Трат-та-тра-та-тра-та-та-та!!!
Зеленая лужайка и красивый домик с желтыми стенами и красной крышей. Акварельно-голубой забор вокруг, и елочки за ним в рядок.
– Ой, – сказал Костя, – ой!
– Трат-та-тра-та-тра-та-та-та!!!
Радостный заводной заяц барабанит в жестяной барабан, маршируя. И сорок самых прекрасных в мире игрушечных солдатиков маршируют с ним шаг в шаг под этот пронзительный барабанный бой:
– Тра-та-та-тра-та-тра-та-та-та!!!
– Я же его видел! Видел! – закричал Костя радостно. – Это же мой! Это мой – мой сон!
Он увидел мальчика, марширующего с большим деревянным ружьем, себя пятилетнего, счастливого, себя, самозабвенно размахивающего руками и задирающего колени до ушей.
– Тра-та-та-тра-та-тра-та-та-та!!!
Он понял, что видит свой сон. Еще раз видит сон из своего далекого детства. Но не с той точки сна, в которой он находился тогда. Не как обладатель сна.
Он видит свой сон со стороны, и от этого ему вдруг не по себе.
– Смотри, – выплел Паук, и тут Косте по-настоящему стало жутко: красивый чистенький дворик, акварельно-голубой аккуратный забор, елочки-сестрички в рядочек.
За одной из елок стоял огромный медведь. Огромный, почти истлевший и когда-то плюшевый медведь с пыльной ватой, торчащей в прорехи его туловища. Он стоял за елкой и через забор глазами-пуговицами смотрел на марширующего Костю.
– Кто это? – спросил Костя еле слышно, чувствуя как волосы на ногах шевелятся.
– Не знаю… – прошептал Паук. – Но он есть во всех твоих снах. Стоит на заднем плане, в самой глубине каждого сновидения, и смотрит на тебя… Боишься?
Костя кивнул.
– Правильно, – выплел Паук. – Потому что он приходит оттуда…
Костя посмотрел туда, куда указывал ему Паук, и увидел узкую как влажный шнурок тропинку, вьющуюся в траве прямо в
Безбрежное замедляющееся время.
Он почувствовал странную смену. Смену всего.
Он почувствовал, как язык прилип к небу.
Словно кто-то поставил все с ног на темечко
