В тот же день произошла еще одна схватка – пришлось застрелить троих старших мальчишек, ровесников самого Ральфа или чуть постарше, которые хотели воспользоваться ситуацией, чтобы «оторваться». И чуть позже – еще одна. Ральф со своими сторонниками (они сплотились вокруг Бека как-то сами собой) вынужден был убить семерых ребят, пытавшихся «перехватить власть». Может быть, они хотели тоже чего-то хорошего для всех. Но перехитривший и опередивший их Ральф сказал троим раненым пленным, прежде чем они были сброшены с грузом на шеях в бушующую забортную воду: «За свой выбор надо платить, а не спрашивать «за что меня-то?»!»
Его выслушали молча. И столкнуть пришлось только одного. Второй прыгнул сам. Тоже молча. А третий, прежде чем прыгнуть, насмешливо сказал: «Я попрошу для тебя в аду сковородку поуютней, Бек!» – и прыгнул тоже сам через миг после того, как Ральф тоже насмешливо ответил ему: «Я не тороплюсь в ад, меня ждет Вальхалла!»
«А хорошо они умерли», – серьезно сказал вечером в каюте рыжий Артур Кройц, помощник Ральфа. Это было сказано именно серьезно. И все покивали, поминая врагов…
Ральф не был на самом деле бессмысленно жестоким. Он неосознанно любил порядок, как и почти все немцы, и рад был тому, что может этот порядок, пусть и в маленьким социуме, установить и поддерживать. А маленькие немцы, в жизни не слышавшие слова «надо», оказывается, стосковались по нему на уровне инстинктов. Законов Ральф почти не знал, но – переняв это от отца – их молча ненавидел, потому что они поддерживали в мире как раз беспорядок. Споры и ссоры на корабле он судил и рядил по здравому смыслу, опросив всех и подумав как следует. Свирепо наказывал, впрочем, за доносы, к которым было старательно приучено в школах большинство ребят и девчонок, – и начисто выбил из них эту паскудную привычку. Младших не обижали, присматривали за ними всем скопом и возились с ними, кто как мог и хотел. Слабых, пытающихся «по старинке» скрываться от проблем за своей слабостью, презирали, но, если слабый искренне стремился стать сильней, помогали. Кто мог и хотел носить оружие – носил его. С этим, правда, хватало проблем – иррациональный страх перед оружием, боязнь даже прикоснуться к нему или быть заподозренным в агрессивности внушались немецким детям с детского сада. Но Ральф справился и с этим, восстановив в маленьких и чуть более взрослых немцах нормальное течение мыслей – имели право говорить о любых делах на корабле и участвовать в обсуждениях только те, кто носил оружие и умел им пользоваться. За время плавания родилось у старших девчонок восемь детей и было сыграно столько же свадеб по какому-то дикому, само собой сложившемуся из читанного и виденного ритуалу. У самого Ральфа девушки не было, и он не хотел ее… постоянной, в смысле. Он сам не знал, чего хочет, найдя смысл жизни в заботе о «своих людях» и управлении ими.
Корабль был построен прочно, а рабы-матросы, объявленные общим достоянием, боялись своих юных пленителей животным давящим страхом. Кроме того, от состояния корабля зависела и их жизнь тоже. Может, сыграли роль постройка и мастерство. Может – чудо… Но корабль прошел через все ужасные бури и в конце концов, после нескольких неудачных яростных попыток вернуться в Германию, после десятка рейдов с грабежом на самые разные берега Азии и Африки (и без того охваченные хаосом и паникой среди тех, кто уцелел; все-таки в этих рейдах погибло еще восемь парней), был с отказавшими наконец-то машинами выброшен жутчайшим тайфуном на берега Дальнего Востока.
На другом краю континента. На другом краю мира…
Ральф замолчал, и молчал долго. Очень долго. Молчал и Романов, глядя то в окно, то на консервные банки на столе, то на книжную полку над кроватью, на которой стоял пулемет. Молчал и Артур, который все это худо-бедно переводил. Белея свежей повязкой, он сидел на кровати.
А потом Бек сказал тихо:
– Ich langweile mich nach der Mutter und nach der Schwester sehr. Ich dachte nicht, dass man sich so langweilen kann[26].
– Wir waren dennoch nicht mit ihnen[27], – быстро ответил Артур.
Ральф вздохнул, махнул рукой.
– Все будет нормально, – сказал Романов.
Немцы посмотрели на него. Артур хотел перевести, но Ральф покачал головой и сказал:
– Йа понимайт.
Глава 14
Товар по высокой цене
– Что ты ищешь, убогий, Русской земли,
Нет Руси таковой – обойди тыщи верст,
Та, что ране была, по ломбардам свезли,
А другую – поди поищи среди звезд!
…И пошел по звездам, коль срок умнеть
Отвели судьба да нательный крест.
По его дорогам бродила смерть.
А он выбрался. И почти воскрес.
А. Гонтовский. Русич
Юрка Фатьянов умер днем. Он еще вчера показался Романову каким-то скучным, но на прямой вопрос ответил, что «ничего». Ночью плохо спал, ребята, ночевавшие рядом, подтвердили и теперь казнили себя за то, что – сами очень и постоянно уставшие – не выяснили, что с ним. Утром сел в седло, но уже через час упал с коня без сознания.
Следующие три часа дружина скакала обратно к немцам – в безумной надежде успеть в тамошний корабельный медпункт, где фельдшер мог хотя бы попытаться что-нибудь сделать. И, конечно, не успела никуда доскакать…
…Юрка лежал на постланном на пригорке спальнике, как-то беспомощно уронив в стороны носки сапог. У него было очень обиженное лицо с чуть отвисшей нижней губой. Совсем не мертвое.
Но он был мертв.
Мальчишки-порученцы стояли вокруг умершего товарища плотным кольцом, сняв фуражки. Кто-то всхлипывал. Кто-то смотрел в землю. У большинства были беспомощно злые лица. Старшие дружинники держались за их спинами и тяжело молчали. Фельдшер сам чуть не всхлипывал – стоя рядом с Романовым, он бормотал яростно:
– Двадцать первый век – и смерть от аппендицита! Какая нелепость! Аппендицит – и смерть! И этот дурак… дурачина такой… почему он молчал?! Двадцать первый век… мне надо было сразу самому делать… попытаться… пусть под местным, в диких условиях… я идиот… но двадцать первый век!!
– У нас не двадцать первый век, – тихо сказал Романов. – У нас… у нас Безвременье. Иди. Отдохни, я даю тебе… всем двенадцать часов после похорон. Потом уходим обратно. Пора потихоньку возвращаться домой.
– Иногда я тебя ненавижу, – хрипло сказал фельдшер. – И себя ненавижу. И всех.
– Я знаю, – буднично согласился Романов. – Время пошло…
Мальчишки натаскали для Юрки гигантскую кучу хвороста и дров. Некоторые уже по-настоящему плакали, не переставая таскать и таскать. Взрослых они свирепо отгоняли, не желая никакой помощи, и их оставили в покое, занялись тем, что обычно делали они, – разбивкой лагеря. Ребята расстелили наверху все тот же спальник, и каждый что-нибудь, какую-нибудь мелочь «от себя», положил по сторонам Юркиного тела, которое они осторожно подняли наверх и устроили удобней – с карабином у левой руки, обнаженным тесаком у правой, нагайкой поперек груди.
