– Иногда я тебя ненавижу, – хрипло сказал фельдшер. – И себя ненавижу. И всех.
– Я знаю, – буднично согласился Романов. – Время пошло…
Мальчишки натаскали для Юрки гигантскую кучу хвороста и дров. Некоторые уже по-настоящему плакали, не переставая таскать и таскать. Взрослых они свирепо отгоняли, не желая никакой помощи, и их оставили в покое, занялись тем, что обычно делали они, – разбивкой лагеря. Ребята расстелили наверху все тот же спальник, и каждый что-нибудь, какую-нибудь мелочь «от себя», положил по сторонам Юркиного тела, которое они осторожно подняли наверх и устроили удобней – с карабином у левой руки, обнаженным тесаком у правой, нагайкой поперек груди.
Юрку ненадолго – накрест – покрыли знаменем и штандартом Романова. Подержали так… Романову показалось (он даже дернулся!), что оба знаменосца, лучшие друзья Фатьянова, хотят… остаться на костре! Но нет – они спрыгнули, уже через зажженный с четырех углов огонь, который сразу охватил всю груду сушняка и с гулом, в котором почти потонули прощальный зов горна и сменившие его три сухих, отрывистых салютных залпа, превратился в чудовищный огненный столб. Люди, собравшиеся со всего лагеря, чуть попятились, но не отворачивали лиц.
«Надо что-то сказать, – подумал Романов. – Соврать что-то про лучшую жизнь, про память, про возрождение, воскрешение, что ли, сов…»
– Смотрите! – вдруг крикнул кто-то из мальчишек, и все разом ахнули. Потому что столб плотного пламени на какой-то миг – да, всего на миг, но отчетливо! – обрисовал фигуру улетающего в низкое, полное туч небо огненного всадника.
«Почему так не было, когда мы отдавали последние почести Илье, – вспомнил Романов, стоя в остолбенении, – погибшему в бою за Осипенковку дружиннику? Разве Илья не был храбр или погиб не за правое дело? Или, может, этого и сейчас не было, а только показалось?»
– Он так и мечтал! – раздался голос того же мальчишки, и Романов теперь узнал Мишку Мазурова. – Ребята, помните, он всегда говорил, что если кто-то из нас умрет здесь, то ему найдется дело в других местах?! Все видели?! Он правду говорил! Нет смерти для нас!
Секунду царила потрясенная тишина, нарушаемая лишь воем, свистом и треском пламени. А потом послышался голос Сажина. Глядя в пламя, он пел – пел своим хорошо поставленным баритоном, и к нему поворачивались голова за головой:
Неизбежен топоров
стук,
Если валят мужики
лес,
Неизбежно упадешь
вдруг,
Если телом на мечи
лез,
Но пока еще стоит
ствол,
Но пока не тяжек груз
плеч,
Ты идешь, как и раньше шел,
Чтобы землю свою сберечь!..
На месте, где Фатьянов стал частью ветра, частью мира вокруг, над холмом из гранитных обломков, поставили резной столбик. Романов не стал дознаваться – кто его сделал, кто ставил.
* * *
Назад к Амуру решено было возвращаться ближе к океанскому побережью, чтобы точней оценить, насколько оно изменилось. Да и лес тут был реже и суше, чаще попадались куски дорог – пробираться по болотистым чащобам всем уже надоело, надоел и постоянный страх, что кони переломают ноги, надоело то и дело тянуть на руках установки… Встретиться с теми, кому надо было добраться до Владивостока, – а таких оказалось человек двадцать, плюс «Смешарики» и делегация немцев – предполагалось в Поманухах.
Небо сильно хмурилось, тучи там, наверху, словно бы сражались друг с другом – летели с океана и с запада, сталкивались, взвихривались, часто роняли дождь… Потом, словно бы утомившись в бою, отступали, оставляли небо во власти солнца, но оно грело слишком резко, яростно, на земле под прямыми и жесткими его лучами рождалась парная духотища. И сама земля часто вздрагивала… Потом ветер сносил духоту, тучи снова вступали в диковинное противоборство – и наступал тянущий промозглый холод, осенний совсем. Ночами часто разворачивалось в небе то сияние, которое Романов первый раз увидел южнее.
Места были безлюдными. Несколько попавшихся на пути деревенек оказались сожжены – видимо, еще зимой. А искать выживших одиночек уже не было времени, хотя Романов приказал оставлять на каждом перекрестке, на больших деревьях, на сохранившихся кое-где дорожных указателях плакаты-самоклейки, специально напечатанные на водоотталкивающей пленке. Однажды попался лежавший прямо у дороги большой самолет, прорубивший в своем падении длинную просеку. Но живых вокруг не было; видимо, при аварии никто не уцелел, и сохранившиеся тела в обломках салона давно обглодали звери.
Около самолета Романов задержался. Дружина уже ушла дальше, а он сидел в седле около обломанного крыла, морщился и думал, в чем же тут дело. Пока не понял, что самолет – именно этот самолет – кажется ему чем-то вроде символа исчезнувшего мира. И ему просто страшно отъехать отсюда. Вдруг сейчас прилетит борт МЧС, и вся эта дикая история наконец-то разрешится…
– А я никогда на самолетах не летал, – сказал подъехавший Генка Захаров. Встал колено в колено с Романовым, рассматривая остов самолета. – Не получилось… Вы чего тут? Меня за вами послали.
– Поезжай и передай Провоторову… – сердито начал Романов. И тут же мальчишка вдруг рванул его вниз, сам почти ложась сверху. Кони затанцевали. Раздалась короткая очередь, потом – четкий короткий выстрел «парабеллума».
– Вы живы?! – Генка, отпустив Романова, оглядывал его белыми от испуга глазами. – Он прямо в нас стрелял! Вы живы?!
– У тебя кровь на щеке. – Романов повернулся на стук копыт – из-за деревьев галопом летело сразу несколько дружинников. – Что случилось?
– А вон… – Генка показал пистолетом в сторону кустов чуть в стороне, провел по щеке, зашипел… – Я глянул – а он там… целится…
Романов оглянулся и увидел какую-то бесформенную массу, в мертвом падении пробившую кусты. На упругой ветке покачивался зацепившийся ремнем тюнингованный «калашников»…
Убитый оказался молодым мужчиной – лет тридцати, отлично снаряженным. Каждая вещь была дорогой, идеально подобранной и пригнанной. С этим снаряжением не вязалось исхудавшее, плохо выбритое лицо, напоминавшее скорей морду какого-то хищника. Пока дружинники осматривали труп и обшаривали кусты и окрестности, Генка, которому перевязали глубоко, почти насквозь, распоротую пулей щеку, буквально наткнулся на замаскированный, но приоткрытый вход в бункер, находившийся совсем рядом с самолетом. Видимо, оттуда и выполз стрелявший.
Спускаться вниз сразу поопасались, даже спорили – не кинуть ли гранату. Но в конце концов полезли. Уж слишком было любопытно.
