В подъезде Саша целует ее за ушко, в шею. Это чуточку странно, но это первый поцелуй в ее жизни. Она прикрывает глаза: это очень приятно. До такой степени, что ей хочется смеяться. Она понимает, что это тот самый вид поцелуя, который Кэт называла засос. Элис улыбается. А потом он отстраняется. Отстраняется и смотрит на нее пронзительно. У нее обмирает внутри – кажется, он хочет сегодня большего, чем поцелуй. У нее от волнения кружится голова и подгибаются ноги: он так смотрит.
Она замечает красное в углу его рта. Он делает шаг назад. Она спрашивает его, куда это он. Он говорит – я найду тебя, когда будет нужно. Она хочет рассмеяться в ответ: звучит как в дешевом американском детективе: я найду тебя, когда будет нужно. И он уходит. Она думает, что это как-то странно. Но сегодня такой день, такой вечер, такая ночь! Она трогает шею и понимает: случилось самое худшее – Саша поставил ей засос! Черт! Кэт предупреждала, что такое может случиться! У нее все путается в голове от волнения и от какой-то неожиданной слабости во всем теле. Она поднимает воротник своей черной джинсовой куртки. Трогает лоб: у нее жар? Или лоб, наоборот, холоден как лед? Так и не поняв это, она, собравшись, открывает своим ключом входную дверь. Мама выглянула из спальни: все в порядке Аля? Да мам. Как все прошло? Отлично мам, просто супер. Ну, спокойной ночи, доча. Спокойной ночи, мам. Она рассматривает засос, запершись в ванной и включив оба крана журчать в раковину. Черт! Она кривит губы и чувствует, что у нее плывет немного перед глазами. Придется прятать его неделю, не меньше… а может и больше. Она не уверена. Это же ее первый засос. У нее дикая резь в животе. Такая, что сгибает пополам. Она безрезультатно сидит минут десять на унитазе. Она еле добредает до постели и падает в нее, еле заставив себя содрать с немеющего тела джинсы.
«КИНО». Эти буквы снятся ей горящими в ночи на крыше кинотеатра в темном ночном квартале. Снятся другие буквы, зажигающиеся на домах города, по которому она идет. Незнакомые буквы не похожи на любые другие буквы, которые она видела до этого. Это огненные руны, горящие холодным электрическим светом безликих трубок дневного света. Они возникают, сменяя друг друга и все ускоряясь. Она блюет рядом с кроватью. Ей ужасно плохо. Она думает, что она умирает. Боже, почему она не слушала маму! Она плохая! Боже, какая же она плохая! Зачем она с ним целовалась?! Ей же говорили! Ее же предупреждали! Она плохая девочка, и как все плохие девочки, заразилась сифилисом и триппером, и теперь она умрет! Она еще раз блюет какой-то темной жижей и падает в постель. Она не в силах оторвать голову от подушки, потому что голова весит тонну. Она падает в сон, как гиря. Продавливает кровать, пол, межэтажные перекрытия. Она проваливается в погреб сна и никак не может выйти из него. Бредет босая по утоптанной сырой земле, от которой стынут не только ступни, но и сердце. Она идет по коридорам, спускается по каким-то ступеням все ниже и ниже и никак не может понять – куда же еще ниже?!! Она бредет по улицам города, задирая голову и пытаясь высмотреть сияющие руны на его крышах, но понимает, что это не тот город, это другой город. Страшный, опасный город. И это вообще не город, это декорация. И что сейчас ее сожгут из огнеметов. Что сейчас огненный шторм сметет лично ее с лица земли вместе с этими картонными домами. Она видит на востоке зарево и бежит от него, лезет в подвал через узкую щель. Она почти голая, в футболке, трусах и носках. Она на ощупь находит какую-то мягкую распотрошенную перину, заползает в нее, постанывая, и лежит в бреду, зарывшись с головой. Ей плохо, потом очень плохо, потом становится так плохо, что она думает: «я умерла» и вообще перестает чувствовать свое тело. Она словно парит в тополином пуху. Словно несет ее по ветру как семечко. Она чувствует, что за стенами этого подвала, там – на поверхности – бушует пожар. Там выжигает все под чистую Страшный Враг. Прилетевший из-за самых далеких звезд. Она хочет проснуться, но никак не получается. И она покорно спит дальше. Ей снится, что она висит в пуху целый день. А потом она вдруг чувствует, что наверху все стихло, что враг ушел. Она чувствует, потому что проснулась? Или наоборот? Она выбирается из своего подмятого телом гнезда и смотрит на свою перину со стороны. Ей снится, что это стекловата, которой утепляют трубы отопления. Она понимает, что это – ну, конечно же, сон – только во сне можно спать в стекловате весь день. Реальная стекловата хуже крапивы. Уж она-то знает. Она выбирается из подвала в узкое оконце; кажется, сюда она так и попала. Она голая, совсем голая, но это же сон, и ей совсем не холодно. Она видит, что декорация хорошо отстроена: многие здания кажутся настоящими. В них даже видны редкие желтые прямоугольники, изображающие окна. Остальные настолько из рук вон плохо сделаны, что она видит спящих в них статистов. Она идет по городу и слышит, что кто-то идет навстречу. Кто-то странно пахнущий и громко кричащий. Их несколько – она чувствует это, они идут и кричат, она не понимает, что ей делать, и просто прячется в ближайшие кусты. Они выбегают из-за поворота как стая бешеных псов. Она слышит их неприятный язык, похожий на лай, от которого у нее судороги по всему телу. Они выхаркивают одинаковые слова, вереща одно и то же по кругу:
– Ха-Ха-Ха!!!
Они очень уродливы.
Они держатся за животы и вопят от боли с покрасневшими лицами:
– Ха-Ха-Ха!!! Ха-Ха-Ха!!!
Она с омерзением смотрит им вслед.
Они попискивают как крысы.
Она крадется дальше по этому уродливому городу, похожему на декорации.
Она вдруг останавливается. Она силится вспомнить свое имя. И никак не может этого сделать. И ей начинает сниться сон про то, как однажды она забыла имя мамы. Она перешла в этом сне в новую школу, и там, в начале года, заполняли классный журнал. И строгая бледная женщина в очках с черной оправой по очереди называла их фамилии, и они каждый вставали и должны были назвать место работы родителей и их полные имена. Она слушала чужие имена и фамилии и вдруг с ужасом поняла, что никак не может вспомнить имя своей матери. Она помнила, что у мамы с папой одно и то же отчество, потому что обоих ее дедушек зовут одинаково, и она поняла, что она опять во сне, где она голая идет по ночному парку аттракционов, и он чем-то похож на парк Горького, но только гораздо уродливее и страшнее. Эти покореженные гигантские дисковые пилы в лохмотьях крови и мяса, пилы дисковые, двуручные и циркулярные. Эти давилки и дробилки, эти вилы и косы – все они воняли кровью мясом и потом. Весь мир пах кровью, мясом и потом. Она видела уродов во тьме между деревьями. Они ходили, держась друг за друга, и воняли кровью и мясом. Ее вырвало прямо на грудь. Она поняла, что приближается Нечто, и почти сразу поняла, что это Комета. Комета, несущая с собой огонь и разрушение. Воспламенившаяся звезда, попавшая в магнитное поле этого сна и летающая вокруг него по кругу. Звезда, у которой тоже есть имя. Имя, вызывающее страх. Она увидела тонкую светлую полоску на дальнем краю неба, зреющее зарево пожара за далекими крышами. Она побежала по асфальту сна к своей мягкой рыжей перине и, как всегда это бывает во сне, добежала до нее очень быстро, и даже не устала. Пролезла к ней в узкую дыру, снова укуталась в нее, погружаясь в сон-зеркало. Она парила прямо на границе. Парила над этой серебристой поверхностью и понимала, что все в принципе как всегда, но чего-то не хватает. Поняла, что, кажется, в зеркале не хватает ее. Она когда-то слышала о девочке, которая вошла прямо в зеркало… она даже когда-то помнила ее имя? Имя. Имя. Имя. Где? Она проснулась следующей ночью и поняла что заболела. Боль в желудке. Такая, от которой недолго сойти с ума. Она заболела. Она просто сошла с ума. Она ничего не помнит. Она помнит только Сашу. Сашу. Сашу. Она хочет его найти. И она точно сошла с ума – она снова выходит в их псевдо-город, крадется по их ненастоящим улицам и вдруг понимает, что уроды больше не пугают ее. Они злят ее. Они ходят и пахнут мясом и кровью и потом. Она неслышимо переступает по асфальту босыми ногами. Она задирает на них и на их тарахтящие многоколесные коробки подбородок. Она нюхает воздух, пахнущий ими. Она не хочет попадаться им на глаза. Она крадется в глубоких черных тенях, где они ее не могут увидеть. Она вдруг замечает очередную декорацию с четырьмя буквами. Буквами, которые она никак не может прочесть. Но она чувствует его запах. Запах Саши. Еле уловимые, зыбкие – но она чувствует их, его флюиды. Он был здесь, и она была здесь вместе с ним. Здесь было много людей, но и они не смогли затоптать до конца его след. Она идет по этому еле уловимому следу силясь вспомнить, почему она шла здесь с ним. Она сворачивает в арку, проходит вдоль песочницы и идет к двери. Дверь. Очень знакомая дверь. Она пахнет им. И ей. Она тоже входила в эту дверь. Она крадется в сыром мраке, пахнущем животными и чем-то еще. Она чувствует это место всем телом. Все тело ее дрожит от непонятного озноба: здесь. Это было здесь. Она нюхает ночь вокруг и понимает, что ее следы ведут вглубь декораций, в одну из этих макетов-квартир. Она на пальцах ног взлетает к этой двери. Странной двери с неизвестной руной. Руна наложена твердой рукой того, кто не хочет, чтобы она туда входила. Она открывает эту дверь. Сама не понимает как – она хочет, чтобы эта дверь открылась – и дверь открывается. Она идет по своему запаху к комнате, и запах этот становится все сильнее. Она толкает очередную дверь и видит его. Он смотрит на нее со стены. Он говорит ей…
