— Ага, — Уберфюрер ухмыльнулся. — Я вообще черт-те откуда. Из Якутска, прикинь. Даже пока все не началось, это было далеко, а сейчас так вообще — другая звездная система. Десятки световых лет. Была республика Саха, стала республика Луна.
— Здесь-то ты как оказался? — Иван почесал ухо.
— Элементарно, Ватсон.
— Кто?
— Забудьте, сэр. Приехал в Москву отгулять дембельский аккорд, так сказать. На самом деле у меня жене было рожать через два месяца. А там вообще никуда не вырвешься. Так что я взял отпуск на три недели и рванул. Друзья, пьянки-гулянки, женщины… прощание с холостяцкой жизнью. Хоровод с оркестром, все дела. И вот когда от отпуска осталось всего ничего, друг говорит: давай, что ли, в Питер махнем на пару дней… — Уберфюрер по молчал. — Я и махнул. Так махнул, что до сих пор отмахаться не могу.
Молчание. Мандела приблизился, протянул руки к карбидной лампе. Долго смотрел, как сквозь пальцы просвечивает нежный коричнево-розовый свет.
— Так что же… — он посмотрел на Уберфюрера. — У тебя, выходит, в Урюпинске…
— Якутске!
— Якутске, извини. Дома у тебя жена осталась и ребенок? Когда все началось?
— Беременная, — нехотя поправил Уберфюрер. — Мы ребенка через три месяца ждали.
— Мальчика, девочку? — уточнил Иван и спохватился. Какая ему разница…
— Девочку, — сказал Уберфюрер наконец. Что же ты с собой делаешь. Иван впервые видел Убера таким. Впервые тот выглядел на свои сорок с лишним. Да что там сорок… на все девяносто.
— Думаешь, там они у тебя — выжили?
Уберфюрер повернул голову и посмотрел на Кузнецова холодным выгоревшим взглядом.
— А ты как думаешь, мальчик?
Кузнецов сконфуженно замолчал. В руках у него был старый металлический компас — из музея на лодке.
— На самом деле — не знаю, — сказал Уберфюрер. — У нас там метро нет. И морозы под пятьдесят градусов. А сейчас и того больше, наверное.
— К вам бомбу не бросали, скорее всего, — сказал Мандела. — Не должны были, по крайней мере. Что у вас там стратегического, кроме алмазов? — он помолчал. — Может, и живы, а?
— Оставь его в покое, — Иван тронул негра за плечо. — Не надо.
— Нормально! — резко сказал Уберфюрер. — Не один я такой. У всех в метро такая же фигня. Погулял, блин! Остался бы в своей Якутии, был бы с ними. Хоть в могиле, а все же с ними. А, как думаешь, борец с мировым апартеидом?
Начали собираться. Надели противогазы. Скоро придется менять фильтры, но пока обойдемся этими. Иван затянул горловину рюкзака, проверил, чтобы ничего не болталось, вдел руки в лямки. Вот и ладно. Сейчас будем выдвигаться. Он взял автомат и увидел, что к нему приближается Кузнецов.
Кузнецов приблизил противогаз к маске Ивана — для лучшей слышимости. Или — для секретности.
— Кто достоин быть диггером? — спросил он. Точно, для секретности. — Я знаю, командир, это глупый вопрос, но…
Иван задумался. Помолчал, глядя на Кузнецова. А Миша ведь действительно нацелился в его команду. Серьезный мальчик. Не хватало мне только второго Сазона…
Воспоминание о бывшем друге опять вызвало в нем вспышку жара и ярости.
Стоп.
Успокойся. Мальчишка тут ни при чем.
Дело во мне.
— Кто достоин быть диггером, значит? — сказал Иван. — Хорошо, я скажу тебе. Тот, кто выполняет три правила.
Первое: диггер храбр, но осторожен.
Второе: настоящий диггер всегда держит слово.
И третье: тела павших товарищей не должны оставаться на съедение тварям.
— Диггеры своих не бросают, — сказал Кузнецов. Глаза молодого мента горели даже сквозь стекла противогаза.
— Точно, — сказал Иван.
— Но… как?
— А вот так. — Иван достал гранату, жестами показал, как выдергивает кольцо, прижимает рычаг. — А потом прижимаешь рычаг и мертвецу вот сюда, — он сунул гранату себе под мышку, прижал руку другой рукой. — Такой сюрприз для твари. Попробуй тронь мертвого диггера — челюсть вырвет. Понятно?
Кузнецов восторженно кивнул. Эх, ты, мальчишка…
Иван поднялся, оглядел команду:
— Пошли с богом.
* * *
Оставайся на ночь в тепле, потому что утром всегда холоднее.
Мелкий дождь капал на плечи, едва слышно стучал по резине противогаза. Окуляры начали запотевать. Иван оглянулся — команда шла за ним. Мертвый лес (тот самый знаменитый Сосновый бор?) остался позади, скоро должна была начаться зона станции.
Иван видел в сером белесом тумане размытые очертания огромных корпусов. Высокие трубы уходили вверх и исчезали в дымке. Один раз им встретился указатель «Проход запрещен. Охраняемая зона» — покосившийся от старости. Краска на нем облупилась, лохмотьями свисала с заржавленного металла.
Пару раз встретились упавшие на землю побеги колючей проволоки. Кое-где появилась растительность. Обычная с виду трава, ничего опасного, но Иван предпочел вести команду в обход, через песчаные кочки.
Вдали колыхались серые заросли.
— Вполне возможно, — сказал перед выходом Водяник. — Что от жизни в подземельях мы утратим нужду в цветном зрении — как утратили ее некогда волки, охотившиеся в основном по ночам и в сумерках. Уже сейчас часть детей в метро рождается дальтониками. Вполне возможно, сказывается и повышенный радиационный фон… но думаю, дело все же не в этом. — Он помолчал. — Мы приспосабливаемся. Меняемся.
С каждым поколением заметна разница между детьми. Сейчас у новорожденных повышенные показатели собственного излучения, но, видимо, появляется что-то вроде иммунитета к радиации. Природа все равно берет свое — даже с таким неблагодарным объектом, как человек.
Но то, что наверху, я не могу отнести к нашей линии эволюции. Вполне возможно, это откат — восстановление системы. А может быть… и этого я опасаюсь даже больше…
Резервный вариант.
Построение экосистемы на других принципах. Тогда у человечества нет шансов. Увы.
Иван мотнул головой, переступил через ямку, в которой скапливалась дождевая вода. В грязном зеркале на мгновение отразился его силуэт. Капли разбили зеркало.
Через полчаса пути они вышли к внешнему периметру ЛАЭС. Столбы с облупившейся краской, покосившиеся, замерли вечными (увечными) часовыми на границе охраняемой некогда зоны. Сейчас только покосившаяся будка КПП мокла под дождем. За ржавым шлагбаумом, уткнувшимся одним концом в землю, начиналась неплохо сохранившаяся бетонка.
Ближайший к Ивану корпус ЛАЭС выглядел совершенно обычным. Словно здесь даже Катастрофы никогда не было. Впрочем, что бетонному саркофагу станции внешние изменения? Просто не стало людей. И все.
