За минуту трупы и мотоцикл распотрошили. Двое моих бойцов переобулись.
– И мои сапоги заберите, – попросил раненый, – они ещё нормальные. Можно починить. Мне уже ни к чему.
Тут ещё один боец разрядил свою мосинку, затвор выкинул в лес, патроны и обоймы из патронташа раздал товарищам. Взял немецкий карабин, стал распихивать патроны.
– И мне гранату. Лимонку. Ты прости, командир, я тоже остаюсь. Не хочу ночью без толку окочуриться. Я уже трижды ранен, шесть немцев упокоил, может, ещё свезёт. Всё одно не дойду я. Сил больше нет, а от таблеток твоих сердце болит. Прощайте, братья, не поминайте лихом. На, Вася, мешок мой. Там письмо жене. Она думает, что в плену я, сдался. Отправь письмо, пусть знает, что не сдался, не предатель я.
– Ладно, так и быть. Оставайтесь. Документы ваши где?
– Так, у немцев. Мы из плена.
– Не поминайте лихом, мужики!
– И вы нас. Удачной охоты вам, братцы! – сказал я и пошёл. Вот и ещё двоих не стало. Они обустраивались на повороте дороги. Трупы лошади, нашего погибшего товарища, двух немцев и мотоцикл стали им бруствером их пулемётной точки. Через полчаса мы услышали первые очереди, ещё через полчаса прозвучали несколько гранатных разрывов и перестрелка прекратилась.
– Это была хорошая охота, – прокомментировал я. И мы опять побежали.
Место встречи изменить нельзя
Вот и место встречи, где нас должны ждать роты. Маленький лесной хутор у лесного озера. Три дома, несколько хозяйственных построек. Хутор выглядел покинутым, но следов боя не видно – дома целы, даже стёкла не выбиты.
Двое суток уже у нас на хвосте висят немцы. Они тоже шли пешком по нашим следам. Ни одна оставленная растяжка не сработала. Мы бежали, как бешеные мустанги, но они не отставали. И вот мы здесь. Но хутор пуст.
– Надо проверить, – сказал Леший, опуская трофейный бинокль.
– Но не ты. Бородач пойдёт. Он в гражданке. И я пойду. Дай мне одного «лешего». Остальные – здесь. Прикроете. Давай, Бородач. Обойди лесом, по дороге выйдешь. Оружие с собой можешь взять. А мы отсюда пойдём. Алёш, помоги эту надгробную плиту снять.
Леший помог мне выбраться из «доспеха», я надел «лешего», и мы пошли низинками, кустами к хутору. Потом – вдоль жердевых заборов, через стоящий в снегу чёрный бурьян, малинником.
– Стой, кто идёт? Стрелять буду!
Голос шёл откуда-то рядом, но сверху. Чердак! Я кивнул «лешему» на дальний угол дома.
– Человек идёт. Не стреляй! – ответил голос Родионыча.
– Вижу, что не собака. Оружие на землю положь. Клади, я сказал, стреляю!
– Ладно, ладно. Положил. Дальше что?
– Ты кто такой?
– Сначала сам представься.
– Ты что такой дерзкий?
О! Другой голос, с другого дома, но не сверху.
– Время такое, – голос Бородача нисколько не изменился, хотя второй оказался у него за спиной.
– Отвечай, кто такой?! Полицай?
– Обижаешь, товарищ боец. Лесник я. Александр Родионович Бородач. От медведя иду. Шило ищу.
– С чего ты взял, что шило твоё здесь?
– Тут товарищи меня ждать должны.
– Тут мы теперь. И как имена твоих товарищей?
– Я же сказал, от Медведя я иду. Шило ищу. Шило раньше у Ё-комбата было, потом у Медведя. Теперь здесь.
Молодец, дед. Ничего не забыл. Для чужих всё это звучит нелепицей, но свои должны понять.
– Погоди-ка, мужик. Спиваков, ты его хорошо видишь?
– Как пятиалтынный!
– Ну-ка, дед, с этого места поподробнее!
– Сначала сами представьтесь.
– Старший сержант Буркин. Вторая рота отдельного истребительного батальона. Где Медведь?
– Э-э, мил человек! Погодь! Ты меня проверил, теперь я тебя проверю. Гвоздь – командир первой роты?
– Нет. Шило на первой роте. Ну, как? Не поймал меня? А теперь продолжи песенку:
Хорошо живёт на свете Вини-Пух,
Оттого поёт он эти песни вслух.
И не важно, чем он занят,
Если…
– Если он худеть не станет, а он уже охудел и очень злой! – рявкнул я (правда, в слове «худеть» заменил одну букву) почти на ухо сержанту, выхватывая его МП из его рук.
– Не наигрались в конспирацию, придурки? Мухой зови командование! Я – Медведь! И если не поторопишься – лицо обглодаю! У нас на хвосте немцы висят, мы неделю не жрамши, трое суток без сна, как зайцы, по лесам бегаем. Или ты бежишь за командиром, или я с тебя начну ужин.
Буркин побледнел, его ноги подкосились, но волшебный пендель под зад быстро привёл его в себя, придал направление и необходимое ускорение. Он вылетел на улицу, чуть не сбил с ног Бородача, и завопил:
– Спиваков! Медведь! Они пришли! Сообщай!
Над крышей дома, на чердаке которого прятался Спиваков, взметнулась жердь с привязанным красным флажком. Над опушкой леса, над деревьями – ещё один.
– Они скоро будут! – радостно сообщил Буркин. – Мы уже давно ждём. Так вы и есть Медведь?
– Нет, блин, домовёнок Кузя я, – ответил я ему, поднёс рацию ко рту: – Леший, это свои.
– Я уже понял. Мы идём.
– Это рация? Такая маленькая? Откуда?
– Из пещеры Аладдина. Трофеи.
Буркин пожирал меня глазами, но у меня стремительно садились батарейки. Я забрёл в ближайший дом, рухнул на лавку. Уснул раньше, чем голова коснулась дерева.
– Витя, Вить! Вставай. Надо, Вить!
Какого хрена! Чего они опять меня тормошат! И чего зовут какого-то Витю?
У-ух! Ё! Это же я – Витя. Надо, Федя, надо!
Я открыл глаза. С трудом, но открыл.
– Шило!
Наверное, я расплылся в идиотской улыбке. Семёнов вдруг меня схватил, обнял. Я обнял его.
– А мы уже думали – всё! Не прорвётесь. А я говорил! Я говорил – Медведя уже несколько раз хоронили, а он возвращается и возвращается! Я так рад, Вить!
– Так, Володя, отставить лирику! Докладывай!
– Засаду организовываем на ваш «хвост».
– Леший?
– Ага. Всё обстоятельно доложил, срубился. Я твоих не бужу, сами управимся.
– Сколько у тебя людей?
– Почти двести.
– Что? Откуда?
– Прибиваются потихоньку. Хоть и потеряли много, но стало даже больше. У Херсонова вообще целый батальон – больше пяти сотен. Мы тут на подпольщиков вышли, связь налажена. Они нам закладки с оружием и провизией показали, мы их поручения выполняем. Мы тут партизаним помаленьку. На лагерь военнопленных напали опять. Много народу освободили. И местные присоединяются. Окруженцы. Вместе-то оно повеселее. Немцы в этот район уже и носа не кажут.
– Это, конечно, хорошо, но не очень. Что там с засадой?
– Ну так пошли!
Наши преследователи споро шли прямо по нашему следу. Мы им устроили «алаверды» – засаду у реки. Только людей у нас было больше. И связь теперь была лучше. Шило вообще был в восторге от раций.
