В слабом свете виднеется куча пыли, в пяди от моего носа.
Дуновение ветра взвивает вверх эту кучку, закручивая ее вдоль стены.
Пол очень холодный.
Я лежу все в той же позе, в которой лежал, когда у меня было видение туннеля.
Но вокруг меня больше нет праздника, и сейчас день, а не ночь.
С усилием, которое стоит мне боли во всем теле, я переворачиваюсь на спину.
Надо мной, будто темное небо с позолотой, нависают декорации потолка.
Я глубоко дышу.
От этого у меня болят легкие.
Мое тело слабое и больное. Я пытаюсь приподняться, опираясь на локти. Мне удается сесть, а потом и встать. У меня кружится голова.
Куда все подевались?
Я взволнованно смотрю вокруг. От вчерашнего праздника не осталось и следа. Где же блестящие подсвечники? Где длинные столы, ломящиеся от еды?
Я поворачиваюсь, волоча ноги по паркету.
И в этот момент, опустив взгляд, я все понимаю.
Весь пол покрывает пыль. Только мои отпечатки нарушают целостность серого покрывала. И нет отпечатков ни одного из танцоров. Следы, которые виднеются, — это следы шагов усталого человека, ведущие от входа к центру комнаты, где потом заканчиваются.
Это мои следы.
Мои.
Огромный зал погружен в полумрак. Свет идет только из-под двери.
Грандиозная картина на противоположной стене почти не видна — это всего лишь масса контуров. Я приближаюсь к ней, приволакивая правую ногу. Штаны из защитной ткани разорваны на уровне колена и черны от жидкости, которая засохла на них, — возможно, это моя кровь. Я дотрагиваюсь рукой до щеки и обнаруживаю там грубую щетину. Кожа под моими пальцами полна открытых язвочек, гнойничков, ранок с запекшейся кровью.
Хотел бы я посмотреть на себя в зеркало. Но из этого города изгнаны все зеркала.
Я продолжаю двигаться по направлению к картине.
Значит, мне все это приснилось: бал, музыка, Патриарх?
Алессия?
Но если это так, сколько же времени я спал? Может быть, с того момента, как Алессия освободила меня из комнаты той абсурдной церкви на колесах? Или, еще лучше, с того, когда мне показалось, что все, что произошло…
Постепенно усталость и боль наполняют меня, как холодная вода наполняет сосуд.
Утлый сосуд, покрытый трещинами.
Мне не нужно зеркало для того, чтобы понять, что я умираю.
Я спускаюсь по парадной лестнице, которая ведет к внутреннему дворику дворца.
«Лестница Гигантов», написано на желтой вывеске, прикрепленной к перилам.
Двор Дворца дожей превратился в руины. Клубки колючей проволоки, красные от ржавчины, полуразвалившиеся мешки с песком…
И кости, которые белее снега.
Вчера ночью мне показалось, что в городе нет снега. Это не так. Это был всего лишь сон, обман. Свежий снег доходит до уровня колен, и под ним слой льда не меньше метра толщиной.
Да и одежда, которую я носил… Которую мне казалось, что я ношу…
Я дотрагиваюсь до грубой ткани моей спецовки и качаю головой.
Мне холодно.
Я подбираю с земли плащ из защитной ткани, более или менее целый. Правда, от снега материя одеревенела, и я боюсь, что при движении она разорвется.
Но она невредима.
Я надеваю его.
Подбираю также противогаз и собираюсь надеть его, но из фильтра вдруг льется черная гуща.
Я бросаю противогаз на землю, морщась от отвращения. Прохожу под аркой, которая выводит меня из двора.
Утреннее небо заполнено снегом. Темные тучи, набухшие, как груди умершего животного. На башне с часами нет отражателя. Статуи на двух колоннах, которые стоят по краям площади, те, что всегда: на одной крылатый лев, на другой — дракон. Я долго смотрю на них, пытаясь понять, как я мог ошибиться.
Площадь кажется пляжем, усыпанным обломками. Я представляю, как люди, не знающие, куда бежать, собрались здесь, чтобы попытаться спастись.
Или чтобы умереть.
Высокий слой снега милосердно покрывает человеческие останки. Но и то, что виднеется: верх детской коляски и чуть дальше — рюкзак из походной материи с наклейкой маркой «Hello Kitty», — может поведать истории, которые мне не хочется слушать.
Я поворачиваюсь спиной к морю, или, вернее, к тому, что раньше было морем. Затаив дыхание, со скрипом в коленях, я бреду по направлению к центру города, блуждая в лабиринте узких тропок между кирпичными стенами домов, которые напоминают артерии без крови.
Сильное впечатление производят эти узкие улочки, с двух сторон сжатые домами. Без толпы туристов, которая оживляла их, они наводят страх. Окна кажутся мертвыми глазницами. Тишина делает любой шелест, любое потрескивание ужасающим. Я часто оборачиваюсь со сжатым сердцем, вслушиваясь в то, что оказывается эхом моих же шагов. И каждая открытая дверь заставляет меня задержать дыхание, вглядываясь в темноту внутри.
У меня больше нет противогаза, только самодельный и никуда не годный фильтр из обернутого несколько раз вокруг лица шелкового шарфа, который я взял из сломанной витрины магазина Гуччи. Даже здесь разбиты все зеркала. Такое впечатление, что в Венецию после Великой Скорби ворвалась банда яростных истребителей зеркал, которые осуществили свой крестовый поход с невероятным размахом. Любая поверхность, которая может отражать изображение, была взята на мушку, изничтожена с невероятной тщательностью и аккуратностью.
Мне кажется, что голос Буна спрашивает: «Им что, нечем было больше заняться?»
И то сказать, какой смысл специально заниматься разбиванием зеркал в мире, где трудной работой оказывается просто выживать изо дня в день?
Но если уж речь зашла об этом, то какой смысл в той прогулке, которую совершаю я? И тем не менее, я продолжаю брести в направлении, которое почему-то избрал, как будто какая-то неведомая сила влечет меня туда.
Туда, где находится таинственный квадратный остров.
Тот, что я узрел во сне, или в видении, чем бы это ни было.
Это не очень далеко.
Но, чтобы добраться туда, мне приходится пересечь весь город, с юга на север. К счастью, это намного более короткий путь, чем если бы мне пришлось пересечь его с востока на запад.
Венеция имеет форму рыбы. Напрягая память, я пытаюсь сопоставить реальный город с тем, каким видел его на карте в катакомбах святого Каллиста.
Мне это удается. Вот он, квадратный остров. На полпути между городом и островом Мурано. Он легко узнаваем, благодаря своей почти правильной геометрической форме.
Это остров Сан-Микеле.[94]
Здесь венецианское кладбище. Остров, на котором хоронили всех мертвецов города с 1807 года, когда в силу вступил наполеоновский декрет, запрещавший хоронить кого бы то ни было за пределами города. В оригинале это были два небольших островка, которые объединили, чтобы создать единое пространство, пригодное для нужд всего города. Были и проекты по расширению острова, но я сомневаюсь, что после того, что произошло, после Великой Скорби…
