Хиггинс всегда садился во втором ряду слева, с самого края. Удивительно, но это место никто не занимал, даже попыток таких не делал – возможно, «Дейли телеграф» или «Обсервер» резервировали его для Тома. Семь лет, с первой их встречи, О’Рейли высматривал там Хиггинса и делал только им понятный жест, будто приподнимая кружку с пивом. Том улыбался и хлопал по карману – в знак того, что угощает он.
Но сегодня Тома на привычном месте не оказалось. В его кресле устроился молодой парень, белобрысый, сероглазый и широкоскулый, в синем джемпере с какой-то непонятной надписью. Явный студент, решил О’Рейли и недовольно поморщился. Для этого было целых две причины: нахал занял место Хиггинса, но если бы оно и осталось свободным, первые ряды не для студентов. Здесь сидела серьезная публика – ученые мужи, увенчанные академическими лаврами.
О’Рейли осмотрел аудиторию, но Хиггинса не обнаружил. Впрочем, недовольство скоро улетучилось, лекция захватила его; как всегда в этом зале, он ощутил подъем и необычный прилив сил, позволявший излагать свои мысли ясно, четко, убедительно.
– Я коснусь феномена, который изучаю в последние годы, но перед этим напомню о роли научных разработок, – произнес он. – Угрозы, в том числе холодный коллапс, можно преодолеть единственным способом: гармонично развивая все отрасли знания, физику, биологию, общественные науки и, разумеется, используя новую информацию во благо человечества. Поистине наука – наш щит против любых катастроф! Чем больше мы знаем, тем в большей безопасности наша среда обитания, наш социум, наши жизни. Это бесспорно так. Но!.. – О’Рейли сделал многозначительную паузу. – Но взгляните на цену, которую мы платим! Фарадей, Ампер, Лавуазье, другие естествоиспытатели прошлого имели скромные лаборатории, не отягощавшие бюджет Англии, Франции, любой страны тех времен. В эпоху Резерфорда, Эйнштейна, Бора, Ферми стоимость исследований резко возросла, и во второй половине двадцатого века появились ускорители частиц, радиотелескопы, спутники и сложная техника для биологических экспериментов. Некоторые научно-инженерные разработки поглощали огромные средства – вспомните Манхэттенский проект и космические программы американцев и русских. Что же мы имеем сейчас? Повторю: взгляните на цену, которую мы платим!
На экране за его спиной появилась таблица: МКС[7], адронный коллайдер, генетические исследования, освоение Луны, корабль для марсианской экспедиции, программа возобновления атмосферы на Марсе, альтернативные источники энергии, еще с десяток позиций. Стоимость каждого проекта впечатляла – много больше, чем валовой доход Ирландии, Португалии или Египта.
Аудитория загудела. В первом ряду поднялся седовласый мужчина, смутно знакомый О’Рейли – то ли Клод Филибер, член правления Всемирного банка, то ли профессор Караманлис из Афин. Возмущенно фыркнув, он заявил:
– Кажется, доктор О’Рейли, вы предлагаете остановить прогресс! Не вижу иного объяснения для ваших речей и этих оценок!
Седовласый снова фыркнул и вытянул руку к экрану.
Точно, Филибер! – вспомнил О’Рейли. Всемирный банк финансировал ряд космических проектов, включая многоразовые шаттлы для полетов на Луну.
Он желчно усмехнулся.
– Вы, мсье Филибер, не видите иного объяснения, и потому сидите в банке, а не в научном центре. Надеюсь, что на своем высоком посту вы не склонны к столь скоропалительным выводам!
Филибер побагровел. Не обращая на него внимания, О’Рейли произнес:
– Поясню свою мысль. Мы можем констатировать, что стоимость крупных научных проектов достигла такого уровня, когда они непосильны отдельным державам, даже весьма состоятельным, и могут финансироваться лишь мировым сообществом. Но у нас еще хватает средств, чтобы вести работы в разных направлениях, по многим векторам. – Он повернулся к таблице. – Физика, космонавтика, медицина, нанотехнология, энергетика, значимые проекты в социальной сфере… Но что дальше? Несомненно, цена исследований будет расти, и уже в этом столетии мы достигнем потолка, когда финансировать весь спектр разработок будет невозможно. Это, господа, тот критический момент, та ситуация выбора, когда придется решать в пользу космических проектов, или безотходного производства, или продляющих жизнь лекарств, или чего-то еще, не менее важного. Мы попадем в суживающийся коридор, и, в случае неверного решения, он приведет нас к тупику.
О’Рейли смолк. Его взгляд блуждал по лицам сидевших в зале, но он их не видел, он смотрел в грядущее, не столь уж далекое и туманное. Его расчеты показывали, что критический момент наступит лет через сорок-пятьдесят и что можно его оттянуть на такое же время, если прекратятся войны, рост земного населения и бездумная трата природных ресурсов. Но он был реалистом и понимал, что справиться с этим не удастся – по крайней мере, не в ближайшие десятилетия. Третья мировая уже началась, вылившись в цепь локальных конфликтов в Ираке, Афганистане, Сербии, Ливии, Египте, и хоть то были местные войны, убыток исчислялся миллиардами. Демографическая проблема в Китае, Индии и мусульманских странах даже не обсуждалась, там усердно плодили детей и нищету. Что до общества потребления, то ни Европа, ни Штаты не желали жить скромнее, с одной машиной в гараже и одним телевизором в доме. Там продолжался пир, хотя чума уже стояла на пороге.
Внезапно О’Рейли поймал взгляд белобрысого – того, кто устроился в кресле Тома Хиггинса. Острый пристальный взгляд, совсем не подходящий для юного студента…
– Как-то мне попалась книга одного фантаста, – медленно промолвил О’Рейли. – Название меня поразило: «Опоздавшие к лету», почти пророческая фраза… В контексте моего сообщения «лето» можно рассматривать как апогей прогресса на нашей планете, точку зенита, когда могущество науки откроет нам дорогу к звездам и принесет иные чудесные дары. Но сейчас мы блуждаем в сумерках… я бы сказал, мы находимся в эпохе tertia vigilia, на третьей страже перед восходом солнца. Увидим ли мы лето, увидим ли рассвет или окажемся в тупике?.. Это зависит от верного выбора в тот час, когда мы осознаем ограниченность своих ресурсов. Здесь нельзя ошибиться, иначе мы опоздаем к лету. Ошибка равна гибели нашей цивилизации.
Он склонил голову и покинул трибуну. Зал безмолвствовал.
* * *
Спустя пару часов Шон О’Рейли сидел в пабе «Кухулин», пил темный «гиннесс» и мрачно размышлял о том, куда подевался его приятель-репортер. Последняя лекция была прочитана, в кармане лежал билет на вечерний рейс в Женеву, и воодушевление, владевшее О’Рейли, покинуло его. Без Хиггинса очередной визит на родину предков казался ему неудачным, и вторая пинта «гиннесса» не могла исправить дело. Он знал Тома как человека пунктуального, преданного своей профессии, водившего если не дружбу, то знакомство со многими великими умами – Пенроузом, Хокингом, Смейлом, Карлом Поппером. Он даже слегка ревновал Хиггинса к этой компании, понимая в то же время, что и сам принадлежит к кругу избранных, к оригинальным мыслителям планеты. Общаясь с такими людьми, Том проявлял неизменную аккуратность, никогда не опаздывал и был точен, как механизм швейцарских часов.
