Одна из женщин, державших Мудрила под локти, принялась развязывать ему руки, другая отступила на пару шагов и нацелила на вождя пищаль.
Атаульф негромко переспросил: – Тиреч?
– Девятиречье! – тут же объяснил Самбор.
– Ты не брат, ты не воен… ты… ты… – лицо усатого вождя побагровело от гнева, он обвинительно направил на Баяну перст. – Ты бабо!
Возвышавшаяся осадной башней с другой стороны стола Зима заметила:
– Ай да Всевед-воевода…
Мудрило был слишком увлечён собственными словами, чтобы услышать посадницу:
– Почо? Почо мя второй год туряш? Почо ватагу-ту мою бешшадно искорзала?
Баяна хищно улыбнулась:
– Ново ты отписал: «Бешшаднось – не ответ, бешшаднось – спрос. Ответ – ага»!
На это Мудрилу было нечем возразить. Заметив, что вождь бросает голодные взгляды в сторону стола, его собеседница неожиданно участливо справилась:
– Жаржень зобать хочеш?
Из шатра вышли ещё две чолдонских молодицы, одна с мехом и кружкой, другая с подносом, нагруженным двумя мисками.
– Жърчик, пяни, хурь, свежина, – сообщила та, что с подносом.
Мудрило налёг на угощение, как будто не ел дня три. Одди подумал, что «три дня не ел» вполне могло оказаться дословной правдой.
– Что-то мягко она ему стелет, – обеспокоился горняк за соседним столом.
– Позобай-ка, позобай, – Баяна удовлетворённо кивнула. – Почо тя туряю, баш?
Мудрило с хлюпаньем опорожнил в себя кружку «жърчика», утёр усы рукавом изрядно несвежей исподней рубахи, и подтвердил:
– Ага, почо?
– Спомянеш-ка, как Бехмайку-веслину с варнаками грабил?
«Вож» проглотил запихнутый в рот кусок и переспросил:
– Бехмайку? Как вроде, годов двацать?
– Баточника, евонну жонку, да девоху спомянеш?
– Не. Чо за свежина? Бжнятина?
– Бжнятина, масятина, кладушка, варнавка, балык, гольян.
По мере перечисления, Мудрило стал выпучивать глаза, как будто Баяна сообщила, что накормила его отравой. Скорее всего, часть наименований относилась к еде, запрещённой «Жызнеурядом».
Баяна опустила глаза и нахмурилась:
– Ай люшеньки, ты не спомянеш, а мне до доха не запамятовать.
Без какого-либо предупреждения, «вожа» молниеносным движением вытащила из кобуры шестистрел и выстрелила Мудрилу в левое бедро. Он опрокинул скамью в падении. С неженской силой, Баяна вцепилась чолдонцу в плечо и подняла его с земли, ставя на колени. Тот обеими руками пытался остановить кровь, хлеставшую из бедра. Баяна схватила Мудрила за ус, поднимая голову и одновременно глубоко засовывая дуло шестистрела чолдонцу в рот:
– И так не спомянеш? Верна, урыны-те нашенски опружылиса.
Едва сказав эти слова, она шагнула назад и в быстрой последовательности выстрелила в Мудрила пять раз: в пах, в оба плеча, и в голову. Мудрило принялся заливать ковры, стол, острожцев и чолдонцев струями крови, дёргаясь от каждого выстрела. Последняя пуля разнесла верхушку Мудрилова черепа вдребезги, тело грянулось ниц, содрогнулось в судороге, и замерло. Находившаяся рядом с эпицентром кровавого безобразия Зима и бровью не повела – только смахнула со скулы кусок мозга.
– Отлилиса кыске мышовы сльозы, – сказала исполинская старуха.
– Вот условия мира, – покрытая красными и серыми подтёками Баяна обратилась к так же разукрашенной посаднице. – В шатрах – всё, что Мудриловы варнаки награбили. Ли в Бунгуре-городе, ли ещё где. Забирайте, нам оно не в польгу. Моё условие одно.
– Я слушаю, – Зима чуть наклонила голову.
– У вас есть средство или трава какая, чтоб покойник не гнил?
– Есть.
– Накачайте Мудрила этим средством, похороните в каменной керсте[311], в дубовой домовине, на пуховой перине, а на ноги ему обуйте бродни из рыбьей кожи.
– Сделаем. Можем ещё в руки ему дать гуся и налима.
Баяна поклонилась Зиме и зычно крикнула:
– Ей, бабы, мужыки! На Тиреч!
– Как дома с делами разберёшься, приезжай в гости, – сказала Зима.
Новая предводительница чолдонцев поднялась по хоботу панцирного слона в седло.
– Где должон быть вож? Вперьод, на лихим слоне! Даш-ка девохе безбатешной, – Бабырган положил сушёную двухголовую ящерицу на горбыль перед Самбором, поднялся, перешагнул через скамью, и пошёл к коновязи. Другие чолдонцы тоже принялись вставать из-за стола и прощаться.
– Что-то не по «Жызнеуряду» она Мудрила прикончила, – заметил сосед Одди справа. – Там на несколько дней порядок расписан, например, один глаз обязательно выковыривается в последнюю очередь.
– Это ещё почему? – спросил горняк, что назвал Зиму посадницу «крошкой».
– Чтоб смертный видел всё, что с ним делают!
– Так именно то и важно, что не по «Жызнеуряду»! – Самбор подобрал ящерицу и зачем-то понюхал. – Она его и ухайдакала не по «Жызнеуряду», и рыбой с птицей накормила, и тело иноплеменникам отдала!
– А зачем? – всё не понимал горняк.
– Подумай! Вождь похоронен в одном гробу с налимом и гусём! С полным брюхом рыбы и курятины! За такого вождя не то что ни один девятиреченец не пойдёт мстить, над ним и век спустя всё Девятиречье будет смеяться! Баяна не только Мудрила убила – она весь «Жызнеуряд» в одну с ним домовину засунула!
Слон Баяны попятился, зацепив боком один из шатров с награбленной Мудрилом добычей, срединный столб сооружения зашатался и замер в нелепо наклонённом положении. На южном склоне, полуголое, несмотря на холод, дитя сунуло рогатой твари морковку из корзины. Тварь приняла угощение и кротко пошла за корзиноносицей. Одди поймал себя на том, что подумал: «…За девохой-той».
Раздался гудок. Знак подавал пятибашенный бронеход глевагардской работы, что привёз на внезапно завершившиеся мирные переговоры ралландцев, альбингов, и энгульсейцев. Из открытого люка главной орудийной башни показался альбинг в кожаном шлеме и закричал:
– С Уседома передают – Сеймур Кнутлинг на «Гулльвейг» к Драйгену полетел!
– Сеймур сделал что? – удивился Атаульф.
Самбор хлопнул ладонью по столу:
– Ума решился, всю нашу работу угробит! Токамак едва испытали, настройку плазменного факела Аркилу неделю доводить, электропроводку систем жизнеобеспечения я вообще ещё целиком не проверял…
– Через внешний мегафон подруби! – крикнул кто-то альбингу.
– То-то он третьего дня приказал проверить герметичность грузового отсека, – венед повернулся в сторону бронехода.
– Но зачем… – начал гутан.
Донёсся усиленный звук из асирмато:
– Прекрасно тебя здесь слышу, Сеймур. Как в своей усадьбе у телефона сидишь, только псы не лают.
