Ответ из космоса и впрямь был вполне разборчив, хоть к голосу примешивались надмирные шорохи и свисты:
– И мне тебя хорошо слышно, Рейфнир.
– Рейфнир? – возмущённо повторил Самбор. – Где ж Ладомир?
Рейфнир продолжал:
– Время в полёте диалепт, наведение сошлось с телеметрией! Твоя высота шесть дюжин с малым, вышел из атмосферы! На двух диалептах, запускай гироскопы управления факелом малой тяги! Подтверди!
– Подтверждаю, на двух диалептах, гироскопы управления факелом малой тяги на пуск!
Лицо венеда из недовольно-удивлённого стало озабоченным:
– Только б долетели…
Тучи на северо-восточном окоёме подсветило ритмично мерцавшее зарево.
На картине, юная воительница в луннорогом колошенском шлеме без забрала опиралась на копьё-цаадаль с окровавленным наконечником, одновременно протягивая руку поверженному молодому воину. Художник не оставил никаких сомнений в том, что формы девы были совершенны: доспехи, её защищавшие, правильнее было бы назвать бронекупальником, украшенным гардарской росписью и отороченным горностаем. Позади, флот духоплавов обстреливал вычурно зубчатые стены поднимавшегося из озера высокого замка со множеством башен, на которых развевались стяги с грифонами. По дальнему берегу мчалось многочисленное войско – кони в броне, всадники в крылатых доспехах. В небе между разноцветных разрывов противовоздушных снарядов парили гиропланы и циклогиры.
Подпись гласила: «Осада Пеплина». Что ж, по крайности, хоть Меттхильд была на себя похожа, даже выражением лица. В жизни всё равно сильнее впечатляет. Как звали того потороченного из Альдейгьи, что всё хотел с неё написать Главушу Посадницу? Пффт. Начнём с того, что сохранилось полно Главушиных фотографий как раз времён Яромилова набега – суровая такая бабка. Далее, если б он хотел изобразить что-нибудь красочно, но хоть опосредованно имевшее отношение к истории, например, Главушу на Стрелочной Башне, в то время как с Тайничной на Яромилову ладью сбрасывают дохлую корову… Так нет, по великому замыслу потороченного, Яромил должен был сидеть в полутёмном пыточном подвале, позади – трупы на цепях, а в воздухе перед ним – прельстительное видение нагой посадницы. До такого додуматься, мало провалить историю в школе, надо и историю провалить, и упороться до козлиного блёкота.
По соседству с «Осадой Пеплина» к переборке был привинчен колошенский дар, картина «Дева, поправляющая лыжное крепление». На бело-сером фоне снегопада, колошенская красавица в красной шляпке, курточке на молнии, и лыжных штанах, поправляла собачку на пяточном тросике крепления, опустив одно колено в снег рядом с лыжей. Искатели сокровенного смысла вели споры об истинном значении изображения. Самое умное, что точно удалось определить, было, что на картине дева поправляла лыжное крепление.
Я прищурился, пытаясь представить нечто тайное и сугубо колошенское, скрытое за пеленой снежинок. Например, лес, низкий островной окоём, а в сером небе – расписная туша «Гунакадейта» у причальной мачты. Или чёрная вода во рву с ледяной коркой у берега, а за ней – стены и уступы Замка Целой Бяпли. Или ворота завода с выходящей из них толпой некроэромеханоидов. Пффт.
– Ты готов? – спросил Унферт.
Почему-то хотелось ответить «Готов, как полдюжины котов», но я просто кивнул.
– Кинерик, свет!
Осветительная установка не только слепила, но и основательно припекала. На краю поля зрения шевельнулось нечто серое и мохнатое. Неужто крыса? Нет, микрофон в дурацком стаканчике из искусственного меха. По мнению акустиков, понижает уровень шума. Можно попробовать написать статью с теоретическим обоснованием, почему для наилучшего шумопонижения этот стаканчик нужно делать именно в форме крысы, с валяными шерстяными ушками и глазками из бусинок. В «Радения» не пройдет, а «Вестник акустики» запросто и примет – у них и не такой бред печатали. Надо будет сказать Меттхильд, чтоб подарила Радьке такую тряпичную крысячку, из тех, что надеваются на руку, чтоб пальцами управлять мордочкой и передними лапками.
– Телезрители, я Унферт из Йорвика! Мы ведём вещание с борта космолёта «Сеймурово продерзание». Это первый космический корабль, что отправится в путешествие за эпицикл Раудастьярны, и нам всё о нём расскажет сам шкипер…
После представления, я провёл Унферта с телесъёмочной ватагой по отсекам жилых торов, показал теплицу, баки с водорослями и рыбами, познакомил с корабельной собачкой. Рассказал, где установлена лучевая защита. Вроде бы смог доступно объяснить, почему ускорение называется центростремительным, а сила прижимает к полу. Прижимать-то она прижимает, только неприятно ведёт в сторону, и вдобавок ноги кажутся слишком тяжёлыми, а голова слишком лёгкой. Но эти неудобства – недорогая плата за то, чтоб с нами не вышло, как с Сеймуром и ватагой «Гулльвейг». После месяца невесомости, учитель ступил на Драйген, тут же потерял сознание, упал, и сломал обе ноги. А Ласет час спустя вообще взял да сдох. Сеймуру и нескольким его ватажникам так и пришлось остаться на Драйгене, и никто из них полностью не оправился. Скоро два года, как Борвин зажёг Сеймуров погребальный костёр, а прах развеяли в космосе.
Многие, взять того же Ладомира, по сей день говорят, что Сеймур полетел к Драйгену на месяц раньше должного срока и с половинной ватагой, чтобы не делиться славой с товарищами и учениками. Вряд ли у него главенствовало именно это соображение, и уж точно оно не было единственным. Дело с магнитологом, чьё имя забыто, плохо повлияло на Сеймура. Парадоксально, он окончательно испортил отношения с Поволяном, да и ко мне изрядно охладел. В последнем часть и моей вины. Учитель вряд ли понимал, почему я тратил время в Бунгурборге и Щегловом Остроге уже после того того, как мы вывезли на Уседом обмотки для токамаков. А я и объяснить не успел, хоть знал, что не во всех областях жизни Сеймур был равно проницателен.
Учитель мог не понимать, зачем схоласту встревать в переговоры или устраивать каких-нибудь диких беженцев, но о жизнях близких соратников по эргастерию точно радел. Возможно, как раз не хотел подвергать лишних товарищей угрозам космоса. Верно опасался, провидчески – о том, что даже за месяц может сделать с сердцем или костями невесомость, тогда мало кто догадывался. Наоборот, в первый перелет на Драйген смеялись над Борвином Обстоятельным с его беговым колесом, пневматическими подштанниками, и магнитными тапками для космонавтов. Вообще, кто только над тестем не трунил в свое время – нерасторопен, косноязычен, за жёнину юбку держится, а ведь тесть-то в итоге над всеми хулителями посмеялся последним. Говорили, что облучение за время перелёта к Драйгену такое, что у колонистов без лучевой защиты через пару дюжин лет будут рак и бесплодие. «Не беда, возьмём только стариков», – сказал Борвин. А потом старики обустроились, да как принялись размножаться…
