Тогда ведь никто не говорил, что очень даже серьезные люди, люди целиком и полностью государственные, тратят миллиарды (кто рублей, кто долларов, кто фунтов) для того, чтобы разработать и освоить методики воздействия на человеческое сознание. Это было соревнование психологов и химиков из разных лагерей, закончившееся вничью. Результаты этого соревнования оставались тайной за семью замками, может быть, потому, что исследования были опасны для людей и мало согласовывались с протоколами о защите прав человека, а, скорее всего, потому, что разработки эти продолжались и по сей день. Уж больно полезным могло оказаться решение проблемы полного управления личностью.
Девчонка, несомненно, была одаренной, и учил ее профессионал, но вот талантлива она или нет — сразу разобраться было трудно. Утешало одно: талант он бы уже почувствовал на собственной шкуре. Тут было бы достаточно зрительного контакта — и все, приехали.
— Что молчишь? Присматриваешься?
— Почему присматриваюсь? Просто смотрю, — отозвалась она низким хриплым голосом. — Пить дай. Горло пересохло.
Сергеев с удовольствием наблюдал, как девчонка «держит позицию».
Хороша, чертовка. Прощупывать начала сходу. Как только увидела, что вошел. Нет, она таки крепкий профессионал, прошедший полный курс обучения, но не Вольф Мессинг, что радует особо.
Для того чтобы напоить Агафью, веревки трогать было не надо. Она жадно припала к горлышку фляжки, но сделала только несколько сдержанных глотков. Ровно столько, сколько нужно сделать, чтобы сбить сухость во рту, — ни более ни менее. Сергеев осторожно придержал ее за затылок, чтобы не захлебнулась. От девчонки остро пахло потом, кровью, подопревшей одеждой и испражнениями. Как ни странно, самым неприятным был именно запах пота, настолько резкий и сильный, что хотелось зажмуриться и прополоскать рот.
Напившись, она опять полулегла у стены, не сказав ни слова благодарности, и хищно облизнулась, одним движением острого, как у ящерицы, языка убрав с губ остатки влаги и крови.
— Пожалуйста, — сказал Михаил, снова взгромоздившись на сломанный стул. — На здоровье. Что-нибудь еще?
— Повторить бы не под себя то, что я уже сделала в трусы, — ухмыльнулась Агафья, кривя рот. — Когда ногой в живот пнули. Ты тому однорукому козлу, что у дверей сидит, передай, что за мной должок. Я его собственными кишками накормлю, когда выберусь.
— Если выберешься, — поправил ее Сергеев.
— Сомневаешься?
— Сомневаюсь. Ну что мне стоит тебя пристрелить? Или отдать приказ тебя пристрелить?
Агафья рассмеялась. Она уже подстроила дыхание под его ритм и осторожно нащупывала нить разговора.
«Доверительного разговора, — подумал Сергеев, — теплого, как парное молоко. Как губы матери. Даже интересно. Неужели одна методика?»
— Ты же не убиваешь женщин и детей.
— Да? — спросил Сергеев. — Серьезный аргумент. И ты права. Я действительно не убиваю женщин и детей. Без крайней необходимости. Догадайся с трех раз — есть сейчас такая необходимость или нет? Да и ребенок ли ты? То, что ты женщина, я вижу и слышу. Тебе сколько лет, красавица?
— Если я скажу двенадцать — ты не поверишь?
— Я не поверю.
— А правду я тебе все равно не скажу.
— Дело твое. Я просто так, к слову. Про то, что я не убиваю женщин и детей. Чтобы не было иллюзий.
— А как тебя зовут? — спросила Агафья. — Имя у тебя есть?
— Михаил.
— Хорошее имя.
— Не жалуюсь. Привык.
— Ты зачем пришел, дядя Миша? Спрашивать?
— Была такая мысль. Интересно мне с тобой побеседовать, племянница.
— Грозить будешь. На ремни порезать пообещаешь.
Она не спрашивала, скорее утверждала.
— Знаешь, Агафья, — сказал Сергеев, доставая из кармана сигареты, — есть столько способов тебя разговорить, что ты сама удивишься, если пересчитаешь. Можно, конечно, и на ремни нарезать, если совсем ничего больше не умеешь. А можно и без глупостей. Как тебя, кстати, звали до Агафьи? Алла? Анна? Алина?
Она молча смотрела на него с пола, сверкая глазами недобро, но почему-то весело. Отчаянно весело. И Сергеев подумал, что разговорить ее будет труднее, чем он всем своим видом показывал. Гораздо труднее. Но девочка об этом пока не догадывается. Или все-таки догадывается?
— Агафья, — произнесла она медленно, тщательно отделяя звук от звука, словно предварительно разжевывая слово, и улыбнулась, показывая перепачканные кровью мелкие белые зубы. — Это имя у меня такое — Агафья. Понял, дядя?
— Пусть, — сказал Сергеев равнодушно, — хорошее имя, ничуть не хуже любого другого. Курить хочешь, племянница?
— А ты дашь?
— Дам. Мне не жаль. Детям, конечно, курить вредно, но тебе дам. Тебе уже не повредит.
Агафья рассмеялась звонко и громко, отчего съехала спиной по стене и завалилась на бок.
— Тебе что смешно, — спросил Михаил, вставая, — что курить вредно? Или то, что тебя ребенком назвали?
Он рывком усадил ее поудобнее, вставил между разбитых губ сигарету и щелкнул зажигалкой.
Это было очень важно — физический контакт, механическое движение, акт доверия — рука у беззащитного, израненного лица. Плюс к этому, куря сигарету, человек невольно выравнивает свое дыхание и к нему легче подстроиться. Она связана, и повторять ее позу и движения, мягко говоря, затруднительно. Но в тот момент, когда она выпускает дым… Сколько тайн было раскрыто за совместно выкуренной сигаретой, сколько признаний сделано, сколько предательств совершено.
«Курите, подследственный! — Спасибо, гражданин начальник!»
Снасть заброшена, острый, острее любого рыболовного, крючок заведен за губу. Осталось только одно — вовремя подсечь. Хотя с этой девицей все может оказаться не так просто.
Он закурил и сам, мысленно включив метроном в своем воображении.
Двадцать два, двадцать два, двадцать два…
Струя голубого дыма вырвалась из его губ и заклубилась грозовой тучей в свете керосинки.
Она ответила жидким облачком — неудобно курить со связанными за спиной руками.
И раз… И два… И три…
— Ну так как? Поговорим?
Он слушал капли, мерно падающие на жесть в глубине подвала.
— Не о чем нам с тобой говорить, дядя. Ваша взяла, меня скрутили — и радуйся. А пацаны сбежали — это уже радость моя.
— Есть что скрывать?
— Скрывать всегда есть что…
— Для чего все это? Чего добиваются те, кто тебя послал?
Она ухмыльнулась одним уголком рта, сразу став похожей на картинку из книги, которую Сергеев страшно любил в детстве. Книжка называлась «Звезды немого кино», и была в ней фотография Мэри Пикфорд в роли маленького лорда Фаунтлероя с так же зажатой в уголке рта сигаретой. Только Мэри была рыжей, что становилось видно даже на черно-белой фотографии, с обилием нарисованных на лице веснушек. Но сходство, почти портретное, бросалось в глаза.
