– Занятно, – губы посла тронула чуть заметная улыбка. – И ты не нашел ничего лучше, как привезти его прямо в посольство? А вдруг в него стрелял НКВД?
– В него точно стрелял НКВД, он сам об этом сказал.
Шуленбург задумался лишь на секунду.
– Насколько я понимаю, ему нужен врач. Возвращайся в машину и вези его в мою резиденцию. Постарайся привлекать поменьше внимания и молись, чтобы это не оказалось провокацией. Насчет врача я распоряжусь. Все.
Густав Хильгер, не обращая внимания на секретаршу, пересек приемную, сбежал по лестнице и сел в «Мерседес».
– В Чистый переулок, – сказал он Фридриху. – Никогда раньше мне еще не хотелось так верить, что бог действительно с нами.
Машина тронулась и покатила по узким московским улочкам.
Советник часто бывал в доме Шуленбурга. Прислуга, хорошо знавшая его в лицо, кинулась выполнять указания Хильгера. Раненого быстро и без особого шума затащили в дом.
– Где прикажете его положить? – спросил один из охранников, морщась от отвращения.
– В гостевую спальню, – принял решение Хильгер. – Только на пол, а не на кровать. И уберите ковер, не то провоняет.
Одежда Богдана оттаяла и теперь еще сильнее пахла гарью, немытым телом и гнилью.
– Тряпье выбросить?
– Конечно, – кивнул советник. – Но фрагменты со следами попадания пуль сохраните для экспертизы.
Едва Богдана раздели, явился посольский доктор. Его незамедлительно проводили к Хильгеру.
– Добрый день, – кивнул врач, узнав советника.
– Хотелось бы верить, что он сегодня действительно добрый, господин Кох, – невесело усмехнулся Густав. – Осмотрите раненого, мне нужно в точности знать его состояние.
Доктор поставил чемоданчик на подоконник и принялся за осмотр.
– Сразу могу отметить сквозную огнестрельную рану бедра, – сообщил он. – Кость пробита навылет, но пуля была омедненная, так что, судя по выходному каналу, не произвела значительных повреждений. Однако можно говорить о серьезной потере крови из-за повреждения костного мозга. С рукой хуже. Перед попаданием в предплечье пуля прошла сквозь какое-то препятствие, деформировалась и начала кувыркаться. Так что наделала дел. Открытый перелом налицо, повреждены сухожилия, управляющие пальцами. – Он раскрыл чемоданчик и достал шприц. – Кроме того, разбиты костяшки обеих рук. Не думаю, что в драке, скорее он пытался пробить какие-то доски. Или его выбросили из машины. Хотя нет, тогда ссадин было бы больше.
Врач сделал Богдану укол в плечо.
– Какие прогнозы? – поинтересовался Хильгер.
– Сейчас трудно говорить о повреждении внутренних органов, но если дело ограничилось только видимыми повреждениями, то по большому счету ничего страшного. Вот только левая рука вряд ли будет работать нормально.
Внезапно Богдан открыл глаза и уставился в потолок. От неожиданности Кох едва не выронил шприц.
– Какое сегодня число? – произнес раненый по-немецки.
– Вам надо успокоиться… – наклонился к нему врач.
– Я спокоен. Вы не представляете, как мне важно знать сегодняшнее число! Для вас важно.
– Двадцать восьмое, – ответил Хильгер.
– Месяц?
– Двадцать восьмое декабря.
– Плохо, – стиснув зубы, прошипел Богдан. – Дайте же мне морфий наконец!
– Что плохо? – советник шагнул вперед и наклонился над кроватью.
– Можете не успеть. Как больно, черт бы побрал! Двадцать восьмое. Вечер?
– День.
– Обещайте, что не вышвырнете меня на улицу, если я вам все расскажу.
– Обещаю, – твердо ответил Хильгер.
– Тогда вам нужно… Только дайте мне морфий!
– Дайте, – приказал Густав Коху.
Доктор начал рыться в чемоданчике, а Богдан с неожиданным проворством схватил Хильгера за рукав и притянул к себе. Советник едва не упал, схватившись за спинку кровати.
– Слушайте, – горячо прошептал раненый. – Я могу дать вам такую штуку, при помощи которой вы сумеете играючи повелевать всем миром. Только надо успеть сделать несколько важных вещей.
Он еще сильнее притянул к себе Хильгера и зашептал ему в ухо, перемежая немецкую речь с русской.
28 декабря 1938 года, среда.
Москва, Сокольники
В прихожей Дроздов разделся и повесил пальто на вешалку, оставив за порогом заснеженный зимний вечер.
– Машенька, – негромко позвал он.
Секретарша приоткрыла дверь спальни и на цыпочках вышла в гостиную.
– Все еще спит, – сообщила она.
– Замечательно, – оскалился в улыбке энкавэдэшник. – Свержин не звонил?
– Звонил этот, как же его… – Марья Степановна напряглась, вспоминая имя звонившего, но Дроздов уже понял, о ком идет речь.
– А! Понятненько! – сказал он и, потирая руки, присел у камина на корточки. – Что сказал?
– Ничего. Обещал перезвонить. И еще вам с посыльным пришел пакет из наркомата. Я его положила на стол.
– Ладно, иди, карауль подопечного. Кстати, как он себя во сне ведет?
– Да в общем нормально. Несколько раз что-то неразборчиво бормотал, но понять совершенно невозможно.
– Хорошо. Если хоть слово разберешь, сразу записывай. И вообще с этой минуты возьми тетрадочку и каждые четверть часа делай отметочку о состоянии Стаднюка. Записывай каждую мелочь, вплоть до возникшей эрекции. Все. – Дроздов посмотрел на часы. – Скоро я его заберу и сможешь поспать.
Сухо затрещал телефонный звонок. Максим Георгиевич торопливо подошел к столу.
– Дроздов на проводе, – сказал энкавэдэшник в трубку. – Ага, значит в ОСОАВИАХИМе она была. Молодец. Жди меня, буду через сорок пять минут. Петряхов, говоришь? Занятно. А других контактов у нее, значит, нет? Ладно, все, я выезжаю, жди меня у метро.
Он бросил трубку на рычаг и оглядел лежащий на столе пакет. Судя по отсутствию грифов, ни о какой срочности рассмотрения речи не было, так что подождет. Дроздов оставил запечатанный сургучом конверт и шагнул к двери спальни.
– Машенька! Мне срочно надо отъехать, но я не задержусь, буду часа через два.
Он вызвал водителя, оделся и сбежал по крыльцу.
– Не дадут нам покоя, Сердюченко, – буркнул Максим Георгиевич, садясь рядом с шофером. – Гони в Москву, к Боровицкому мосту. Знаешь, где станцию метро «Коминтерн» построили? И поскорее, не мешкай.
«Эмка» сорвалась с места, выехала проулками и понеслась к центру города.
Возле станции «Коминтерн» Дроздов заметил притопывающего на морозе юношу в перешитой на гражданский манер шинели.
– Притормози, – приказал он водителю.
Машина, игнорируя правила, резко прижалась к бордюру, Максим Георгиевич перегнулся через сиденье и распахнул заднюю дверцу.
– Быстренько в машину! – рявкнул он молодому человеку.