Ну здравствуй, Лут.
***
— Надень свитер, — повторил Михаил.
Кажется, он сказал это в третий раз. И опять — не повышая голоса. Терпения ему было не занимать.
На верхней палубе порядком задувало — тэшка шла с хорошей скоростью, да и сезон начался. Члены экипажа одевались тепло, опытные путешественники тоже позаботились о собственном комфорте и со стороны гляделись клубками пряжи.
— Надень. Ты едва выздоровел, и мне не хочется вновь проводить сутки у твоей постели.
Лин вздохнул, сдерживая раздражение, но послушался. Проще было согласиться и тем отвязаться. Натянул свитер, расправил воротник, охвативший горло мягким кольцом.
Развел руками — типа, ну? Доволен?
— Теперь не замерзнешь, — внушительно прокомментировал Михаил.
Ушел к другому борту. Сел там, прямо на палубу, взялся плести что-то вроде сети… Лин закатил глаза. Он и так не мерз. Практически. А если мерз, то это легко можно было перетерпеть, зачем паковать его в эту шерсть?
Странным был Иванов Михаил. От него не исходило чувство верткости, прыгучей легкости, как от Нила, он казался более заземленным и надежным. Точно скала. Не вдруг собьешь, но укрыться всегда можно.
Не казался, одернул себя Лин. Был. Не зря его учили смотреть и видеть, кое-что в голове осталось, въелось в обвычку, как гимнастика по утрам. Этот Иванов сильно отличался от своих собратьев.
Помаявшись и подкрутив длинноватые рукава, Лин все-таки подошел к спутнику, опустился рядом на корточки и осторожно потрогал плетево концами пальцев. Теперь нитяное кружево было вставлено в рамку из кругло гнутого прута, как будто под вышивание.
— Что это? Для чего это? — спросил, склонив голову набок.
— Это оберег от кошмаров, — пояснил Иванов, внимательно глянув на Первого, — обычно вешают в изголовье и он ловит плохие сны. Видишь, в центре плетения синий камень? Кошмары принимают его за глаза спящего, садятся и запутываются в лабиринтах нитей.
— О, — растерянно откликнулся Лин. Он уже сталкивался с разными людскими обычаями, но этот был внове. — Здорово придумано. Никогда о таком не слышал.
— Это почти забытый ритуал, его мало кто практикует. Я впервые встретился с ним на Хоме Ветра, там и научился…
Поднял поделку выше, дал любопытному Лину рассмотреть и потрогать.
— Прицеплю хвосты и можно пользоваться.
— Тебе снятся кошмары? — понизив голос, с сочувствием уточнил Первый.
Михаил помолчал. На шерстяной нитке приладил первый хвост. Узкое перо, пестрое, как осенний лист.
— Нет, — отозвался коротко. — Тебе снятся.
— О, — повторил Лин.
Кажется, еще совсем недавно он завидовал людям за их способность к сновидениям. Насмешка Лута: после выздоровления он сам стал частым гостем в доме снов. И были те сны не добрыми хозяевами.
Сел рядом, подтянул колени к груди. Смотрел с живым интересом, но в процесс не лез и этим выгодно отличался от Машки, которой везде надо было участвовать.
— Все Ивановы такие… Изобретательные, — проговорил негромко.
— Все? И многих ты знал?
— Не так чтобы очень, — Первый улыбнулся, — но они все любили что-то делать руками. Это интересно.
— Польщен и благодарю от имени Ивановых, — подумав, откликнулся Михаил.
Лин фыркнул негромко.
— Но ты еще и добрый. Это редкое качество в Луте. Такое редкое, что скорее недостаток, чем достоинство.
— Упрекаешь?
— Один человек однажды сказал мне, что доброта это слабость. Тогда я был не согласен. Но это скорее потому, что я недостаточно понимал наполнение понятия… Теперь я знаю какого оно цвета.
Михаил заинтересованно поднял бровь. Он знал, что лила общаются между собой цветом и письменная форма их речи выглядит как безбрежная палитра цветов всевозможных оттенков. Видимый спектр Оловянных значительно превосходил возможности палочек и колбочек людей. Оскуро, говорили Ивановы, невидимы прочим из-за особенного цвета шкуры.
— И какого же оно цвета?
Лин помедлил с ответом, словно сомневаясь, что сумеет точно передать ощущения человеку.
— Вообрази рыжее, рыхлое пламя цветка, теплое и горячее от самого нутра, хлебное, кровное и мягкое, но края лепестков загнуты вовнутрь, они ржавые и зазубренные. Ты держишь его в руках, как если бы поднял голову кувшинки с воды, тебе тепло, но еще теплее тем, кто тебя окружает. Но чем дольше ты держишь этот цветок, тем сильнее жжет тебе руки, и вот ты уже не можешь его скинуть, потому что он пророс тебя, а другие наступают теснее и требуют больше, больше тепла…
Он замолчал. Подытожил:
— Такой примерно цвет.
Михаил едва заметно поморщился. Звучало не аппетитно и он счел за лучшее переменить тему.
— Возьми-ка это, Лин. Договоримся, что я сделал его для тебя не от доброты, а только для того, чтобы самому высыпаться ночью.
— Спасибо, — Лин принял поделку двумя руками, любуясь, провел пальцем по струнам плетения, — я сохраню его.
— Можешь даже сразу проверить, — Михаил усмехнулся, когда Лин в очередной раз зевнул, прикрываясь локтем, — ложись. Ехать еще долго, можешь отдохнуть.
— Но дежурим по очереди, — не стал спорить Лин.
Видимо, ради разнообразия. Михаил успел убедится в первосортной упертости Первого.
— Договорились, — улыбнулся Плотников.
Глава 17
Лут неспокоен, вспомнил Михаил, когда на палубе окантовкой вспыхнули сторожевые огни глостеров, предупреждая пассажиров о необходимости занять свои места.
В мутной воде хаоса охотились не только Хангары. Вылезли бродяги Лута, поднялись с глубины существа, доселе неведомые. Перевозки стали опаснее, и за охрану брали больше. Другое дело, что не всем усиленная стража была по карману — или перевозчики просто хитрили, стараясь сэкономить.
Лин дремал у Михаила под боком, свернувшись кошкой, но когда тэшка встала, распахнул глаза.
— Что случилось? — спросил, приподнимаясь на локте.
Михаил пожал плечами. Люди толпились у бортов, обеспокоенно переговаривались, не понимая причины остановки. Лут, на первый взгляд, казался чистым и пустым, как вымытое к празднику блюдо.
Сопровождающие из экипажа успокаивали народ. Лин встал, озираясь. Михаил поднялся в полный рост, шагнул к борту, оттеснив плечом любопытных. Из глубины Лута, как из колодца, стрекотом кричали птицы.
Иванова как ножом по жилам рвануло узнавание.
Так же звучало, когда они забрели в самые дебри Лута.
Когда они заблудились и их там встретили-приветили.
Сорок Сорок.
Он повернул голову и шумно выдохнул: на фальшборт скользнула нагая, алебастровая девица в белой маске птичьего клюва.
Длинное стройное тело, внахлест укрытое плотным матовым пером. Помнил Михаил, что не всяким ножам по зубам были эти перья. Девичьи пальцы заканчивались пронзительными серпами когтей.
— Какие глазки, — прошептала Сорока нежным металлическим голосом, поймав его взгляд. — Какие прекрасные глазки… Дай поносить!
Миша не дал. Молча, всей силой двинул кулаком ей в грудь, роняя с борта обратно в Лут, как куклу.
Обернулся на оторопевшую публику.
— Закройте глаза! — прокричал во всю мощь легких. — Закройте глаза, они на глаза идут!
Кто-то послушался — выучка Лута — и сел под борт, под арфу, зажмурившись, ткнувшись головой в пол, спрятав глаза за ресницами и ладонями. Но большая часть — гражданские, Лут открытый видящие реже редкого — заметалась без толку. А с Лута, как весенний град, падали Сороки.
Впервые за годы мирного житья Михаил пожалел, что не был оборужен.
Из всей справы воинской только нож резчика при себе имел. Отвык от Лута, расслабился.
Сороки наседали со всех сторон, и защитная сетка тэшки не была преградой их когтям. Резали ее, как гнилые нитки, плеснула на палубу первая кровь, закричали от боли и страха люди.
Ответом грохнули выстрелы.
Экипаж имел при себе оружие, да и не все пассажиры ехали пустыми.
Под ноги Михаилу откатилась голова Сороки. Лин уже встал между людьми и тварями Лута. Светлый свитер осыпало кровяным горохом.
