— Почему мне не снести тебе голову? — медленно проговорил Выпь.
Юга увидел, что Выпь с рыжим Гаером вровень ростом. Раньше, казалось, пастух ниже был.
— Потому что без Башни от Хангар вам не отбиться, — арматор осторожно, ребром ладони, отстранил дикту. — Успеешь, Второй. К столу, господа. Нас ждет горячее.
На Юга же едва глянул, а тот здороваться тем паче не спешил. Встал рядом со Вторым, плечом к плечу. Обменялись взглядами. Гаер поглядел на плашки, сплошной мозаикой укрывающие стол. Со стороны глянуть — шифрованное письмо, но, меняй не меняй ромбы местами, картинка не проявится.
Рыжий ударил стол коленом в брюхо, и из еле видной щели выскочила игла. Арматор уколол палец и шестерни внутри стола зашумели, раскрывая карту.
Лагерь открылся, как на ладони. Обряженье стен, разноцветье палаток, снующие фигуры, ровно из воска лепленные, сгиб реки синевой рядом. Дальше тянулась прозелень лугов, щетка леса, а еще дальше — сплошное золото песка. И песок этот все двигался. Наползал, отвоевывая себе землю Хома.
Гаер резко хлопнул в ладоши.
— Итак, детки, пока я говорю, все молчат. Провести Нум за один тычок Тамам Шуд не может. Сквозняков-петличек в Луте не так много, на пальцы одной руки накинуть можно. Первой волной, лавой, двигаются локуста, те золотоногие твари, как если бы саранчу с лошадью смешать. Локуста — колыбели Хангар, чтоб вы знали. В первую волну они как раз людей и жрут, чтобы силы для движения-рождения иметь. Вынашивают в себе детей, сбрасывают их полузрелыми в облатку из морского соленого песка, греют своим телом. Так те за одну ночь доходят до кондиции, как опара. Новорожденная форма уже способна сражаться. Обычно локуста опрастывается двумя плодами в одном мешке, но выживает один, сильнейший. Вторым питается, из его костей и кожи формирует себе облачение. Выходит из пузыря и занимает место седока на матери-локуста.
…Первую волну они прохлопали. Только Хом Оливы смог оказать достойной сопротивление, благодаря бешеному своему Князю и его железным Птицам, любящим плоть.
Теперь на них двигалась вторая волна. Молодь, еще тупая, но уже сильная, способная. Солдаты. Именно их, как оказалось, встретил на своем пути Юга. Встретил и…
— Закружил, — сказал в ответ на молчаливые взгляды.
Облизал пересохшие вдруг губы, прикрыл глаза. В висках быстро-быстро стучали молоточки.
— Хореограмма, — понимающе протянул Сом в общей тишине, обмахиваясь веером. — Известная вещь. Старик Витрувий еще…
— Так ты их убил? Совсем убил? — Солтон уперла ладони в стол, пригнулась, точно кошка перед прыжком.
Глаза и рот у нее были длинными, темными.
— Я их сбросил, — сказал Юга, найдя слово, родственно близкое тому, что он совершил с золотыми татями. — Увел в воронку.
Столпы переглянулись. Гаер не казался удивленным. Скорее, удовлетворенным.
— Почему мы не можем выставить его одного и тем самым сберечь людские жизни? — в лоб спросила Солтон, резко, как пружина, распрямляясь.
Пегий кашляюще рассмеялся, но промолчал. Гаер же весело отозвался, поскребывая бритый висок.
— Потому, дорогая, что один танец одного Третьего ведет за собой перебор всего Лута. Ты этого не видишь, не чуешь в силу своей толстокожести, но это — есть. А у нас нет гарантий, что в ответ Лут не выльет нам на голову что-то пострашнее Нума.
Солтон покачала головой. Указала подбородком на Второго.
— А с ним что?
— А это поющая машина для совсем особых случаев, драгоценная моя.
Солтон оскалила крепкие желтые зубы.
— Так на кой хрен они нам вообще сдались?
— На тот хрен, — отозвался Юга, поднимая пламенные, злые глаза на женщину, — что я извел троих, а ты Хангар только на картинке видела. Побереги силы, воительница.
Солтон фыркнула, как строптивая лошадь.
— Смело говоришь, Третий.
— А ты много пустого болтаешь, — не остался в долгу Юга.
— Будет вам, — вмешался Сом, примиряя спорщиков, — враг общий, так и справляться надобно сообща, одним плечом. Неизвестно еще, как его бить следует.
— А вот Второй знает, — вклинился Гаер, указывая на сосредоточенно изучающего многосуставчатую карту Выпь.
Тот кивнул, не поднимая глаз.
— Я знаю, — подтвердил голосом. — Я читал. Вспомню, расскажу.
Печати Памяти из головы никуда не ушли, но чтобы раскрутить их, коснуться мысленно еще раз — требовалась пара дней.
Гаер потянулся, расправил плечи.
— Ну что, братва? Есть у нас порох в пороховницах? Раскатаем песок в стекло? Главное — не дать им роздыху на новую форму. Бить. Сырыми жрать.
Глава 16
Хом Гаптики, значит. Михаил потер свежевыбритый подбородок, краем глаза присматривая за Лином. Парень крутился около, прижимал локтем сумку.
Плотников бы выдержал постельный режим еще неделю точно, но Первый рвался в бой. Останавливать его было все равно что отговаривать Машку от ночных посиделок на крыше.
Так и сложилось, что уже на третий день после той кухонной беседы Иванов и Оловянный стояли в порту, ожидая посадку. Лин еще белел тонким костяным фарфором, напросвет. Но спину держал прямо, подбородок тянул вверх и взгляд имел самый решительный. Михаил только вздохнул — не отпускать же одного.
За домом вообще и кошкой в частности должна была присмотреть соседка. Кажется, спешный отъезд Иванова ее удивил: Михаил слыл домоседом. Расспрашивать, однако, не стала.
Добираться предстояло через Хом Имта. Мелкий и грязный, как чешуя илистой щуки, мало обжитый. Но именно там Михаил скинул свое кровное оружие. От самого себя подальше. Кто знал, что однажды придется вернуться? Михаил смотрел в Лут, а он поглядывал на него в ответ — пока через вуаль зонтега, но Плотников кожей чувствовал его интерес. Плотоядный и насмешливый.
Лин возбужденно дернул Михаила за рукав, кивнул на тэху — началась посадка.
— Успеем, — прогудел Михаил и придержал рвущегося Лина за капюшон куртки. — Без нас не уедут.
С энергичного Лина сталось бы сигануть через борт, в обход толпе, и Плотников остро почувствовал себя на положении старшего брата. Или молодой матери.
Одеждой лила оказался не богат. Ту, что была на нем в первую их встречу, Михаил спалил подальше от людей, в яме. Для восполнения гардероба Плотников прошелся по соседям. Благо, отношения с деревенскими у Михаила были хорошими, и добрые люди не скаредничали, отплатили добром на добро. Всем миром приодели парня так, что хоть честным пирком да за свадебку.
Пассажиров пропускали гвардейцы. Пытливо смотрели в лица. Лин пока мало походил на Оловянного, волосы его еще хранили следы краски, лицо истончилось до кости. Только глаза остались той же масти. Магнезийной синевы.
Однако, вопреки опасениям Михаила, он сам заинтересовал служивых больше, чем тощий пацан. Багаж Плотникова обыскали, самого обшмонали до нательного белья. Михаил перенес досмотр молча, со спокойным достоинством. Гвардейцы, разочаровавшись, отступили, и они с Лином оказались на тэшке.
Места Михаил сумел взять последние, на верхней палубе. Самые незавидные, для людей бедных или же неприхотливых. Лин тут же подбежал к борту, ухватился за поднятые в движении ажурные крылья-леер. Михаил встал рядом. Тэшка дрогнула всем своим гулким большим телом и пошла наверх, набирая высоту по спирали.
— А ты был на истинных корабеллах? — спросил Лин, повернув голову к спутнику.
— Был, — помедлив, отозвался Михаил.
Он не любил лгать. Считал, что если трудно сказать правду, лучше вовсе не говорить. Но с Лином ему молчать не хотелось.
— И я был, — Лин улыбнулся.
Ветер Лута ласково взъерошил ему волосы, а Михаилу залепил оплеуху, злобно зашипел в уши… И мягко отступил. Растянулся, раскинулся зверем черной шерсти, искрами вспыхнули далекие светляки Хомов. Безбрежная, неоспоримая, иммортельная красота.
— Прекрасно, — прошептал Лин.
— Да, — отозвался Михаил.
Облизал сочащиеся кровью, как на морозе лопнувшие губы.
