Паволока осязала его, но понять не могла, отчего он не бежит.
Юга выставил руку, чувствуя, как начинает втягивать окружающее в танец. Паволока остановилась.
— Я не человек, чтобы бежать от тебя, — проговорил Юга голосом, стиснутым руслом боли. — Я не Второй, чтобы приручать. Я просто убью тебя, тварь.
Паволока — попятилась. Подалась назад — первый раз за свою жизнь; но сбежать не успела.
***
Возвращение в Пасть Юга запомнил едва.
Ждал упреков, горьких слов, но Осот слушал молча. Лицо его совсем почернело, а прочие пластуны помалкивали.
— Я прикончил тварь. — Повторил Юга в тишине, распустившейся цветком темного цвета. — Я прикончил тварь. Но… Ай, да что говорить, не вернешь…
Хотел отвернуться, но Осот положил руку ему на плечо, слегка надавил пальцами:
— Спасибо, Юга. — Проговорил ровным, твердым голосом. — Ты все сделал правильно. Таволга знал, что ты справишься. Ступай. Отдохни.
Отошел, пряча лицо.
Юга молча вышел.
***
Саднило и давило на ребра — точно как в том видении. Юга крутил в пальцах эдр, игрушку Второго. Тот давно не брал ее в руки, предпочитал маску.
Третий вспоминал. В последний раз через такое он проволакивал себя, когда Гаер рассказал о смерти матери. Но тогда Выпь был рядом. А теперь — будто не он.
Темно, думал Юга. Темно мне.
— Так Паволоку ты точно убил? Жаль. Чудное существо было.
Юга поднял голову, ответил длинным взглядом.
— Да что с тобой? Ты так печешься о тварях, что забываешь о людях! О людях, Выпь! Выпь!
Второй не откликался. Стоял, прямой, строгий, и маска на лице сидела. Плоское медное лицо.
— Манучер, — процедил Юга.
Позвоночник натянуло от ненависти.
Медное лицо повернулось к нему.
Третий рывком поднялся, приблизился в два шага и, ни слова не говоря, ухватил маску, силясь сдернуть. Отворить настоящее.
В ответ край личины резанул пальцы — как укусил — а Манучер быстро, жестко, поймал его запястье. Глаза в дырах маски были незнакомые. Золотые. Злые.
Юга выдохнул и двинул коленом — в бедро. Пожалел.
Но и этого хватило.
Манучер охнул глухо, ударил в ответ — Юга того не ждал, но не вскрикнул, только откатился, как упал. Застыл, глядя на идущего к нему Второго. Мигнуло воспоминание: так когда-то другой Второй приближался. На Рыбе Рыб, чужой.
— Выпь! — крикнул в отчаянии. — Что творишь?!
Выпь споткнулся. Встал, двумя руками взялся за маску — будто в края колодца ладонями уперся. Отринул личину. Уставился на Юга.
Тот поднялся, не отводя глаз, спиной назад, скользнул вон.
Ушел недалеко — накрыло. Опустился прямо на землю, обхватил голову руками… От Паволоки не попятился, а тут… Давно ли бежал так же, отступая от Второго узкими переулками Городца? И к чему бег его вечный привел — замкнуло в круг, завело в петлю. Как в той комнате в Башне.
Ночь не спала: где-то пели, как будто стенали, гортанно вскрикивая на риохе, частили словами, перебоями звенела гитара… До Юга едва-едва долетали отблески чужих огней.
Третий поднял голову, потер глаза, стараясь силой воли отвлечься, увлечься песней, разобрать слова. Били ладони, подталкивая невидимого танцора, нагоняя ритм…
Понял вдруг, что Выпь совсем перестал мурчать-напевать себе под нос. И он сам — когда танцевал в последний раз ради самой радости?
Услышал — шаги, почувствовал — присутствие.
— Прости, — заговорил Выпь своим обычным, немного хриплым глубоким голосом. — Я дурак. Я… я не знаю, что на меня нашло. Почему так говорил. Зачем… Мне очень жаль, Юга, Юга, мне правда — жаль…
Зато я знаю, что нашло, подумал Третий. И я знаю, что тебе жаль.
Но не сказал.
Ладонь осторожно коснулась волос. Шерл и не подумал обороняться. Выпь было дозволено трогать.
Юга громко вздохнул, обернулся. Выпь сидел рядом и выглядел растерянным, растрепанным. Совсем тем пастухом с Сиаль.
— Я знаю, как ты относился к Таволге, — сглотнув, продолжил говорить Выпь, — но, что важнее — я знаю, как он относился к тебе.
Юга зажмурился, сжался, давя вопль.
Хотелось выть и кататься по земле. Биться головой о стену. Царапаться и царапать себе лицо. Рыдать.
Юга не знал, что из этого он бы выбрал, куда бы его кинуло, но Выпь осторожно протянул руку, неловко прижал к себе…
Юга вдруг рванулся, вскочил, и Выпь прянул, ловя за волосы, сильно дернул обратно, опрокидывая спиной — все полетело к Луту. Юга молча въехал ему кулаком в челюсть, но Выпь навалился, удерживая. Юга вертелся ужом, силясь скинуть его, но молчал. А когда понял, что не выйдет, вдруг выгнулся и закричал — глухо и отчаянно.
Выпь прижался к нему, гася крик, не давая взметнуться лагерю.
Обхватил, обвил руками, пережидая.
Юга замолк, свернулся на боку, подтянул колени к груди. Выпь глянул ему в лицо.
— Я знаю, — сказал устало.
***
Короткое толстое древко, грубо крашеное синим, перья какой-то дикой птицы. Откуда, откуда ей быть здесь? Он же не взял? Он же — отринул. Воткнуть в горло, убив голос, убив песню… кого? Манучера? Выпь?
Юга открыл глаза, проснувшись. Сам не заметил, как отрубился.
Второй спал крепко.
Юга напряженно всматривался: сомкнутые веки, широкие брови, выразительной лепки скулы, лягушачий рот, даже во сне крепко сжатый. Перед глазами мелькала вереница картинок — все их знакомство. От нелепого, долговязого погонщика овдо на Хоме Сиаль, к этому — в броне, с диктой в наростах колец, в маске в кровавом крапе…
Выпь не был жестоким. Ведь не был же.
О Лут, Лут…
Третий глухо застонал, а Выпь беспокойно заворочался, открыл глаза.
— Чего ты? — спросил хрипло, щурясь со сна. — Болит что?
— Сон дурной, — ответил Юга.
— Ммм.
Выпь смежил веки, лег на бок. Третий устроился подле, головой на чужом плече, продолжал смотреть.
— Выпь?
— М?
Юга прикусил губу.
— Помнишь, ты спрашивал меня однажды, на Еремии — друзья ли мы?
— Ага, — Второй приоткрыл глаза
— С той поры много воды утекло.
Выпь помалкивал. Лицо его приняло странное выражение — и робкая радость, и волнение в ожидании, все смешалось.
— Еще я помню, что обещал тебе шубу. Когда мы будем жить вместе. Когда все это закончится.
— Белую, — подумав, улыбнулся Юга. — Я хочу белую, Выпь.
***
— Что с рукой, братец? — справился Гаер, дернув бровью.
— Что с головой, брат? — парировал Лин.
— Голова не жопа, — хмыкнул рыжий. — Пополам не расколется.
Лин закатил глаза, дернул губами, подавив глупый, неуместный смешок.
Гаер подмигнул. Башка арматора была стянута повязкой, круги под глазами походили на синие проталины. Он даже не курил, часто облизывал сухие губы, таращился на карту. Та волновалась, менялась, подстраиваясь под новые условия.
Обстановка в шатре была сумрачной.
Ночная вылазка стоила жизни Таволге и двум его ребятам. Лин нашел взглядом Юга: он сидел, скрестив на груди руки, откинувшись в тень. Переживал? Лин знал, что Третий неплохо ладил с добродушным незлым вожаком разведки.
Второй стоял, внешне спокойный. Встретился взглядом с Лином, кивнул.
Докладывала Солтон. Рвано, рублено говорила — сердитую деву едва не посекли, едва из котла успели вытащить, отбили. Защитило от увечий странное ее доспешье — черного кобыльего волоса, в шишках-наузлиях.
— На стык движется еще один Хом. Пораженный, по предварительным данным — Хом Ороми.
Арматор коротко выругался.
— Так. Что еще?!
— Нум и союзники собираются выпустить сколопендр.
— Вот дерьмо, — Гаер яростно почесал висок. — И что за пугалище болтается над полем?
— Неизвестно, — взял слово Эдельвейс. — Откуда принесло, не засекли. Знаем лишь, что строит себе щит из мертвых тэшек и веллеров. Пробиться трудно. И, арматор, они вывели Властителей Городов.
Гаер выругался особенно грязно.
Этого еще не хватало — передвижных осадных башен. Одной Башни ему вот так хватало, по кадычок. А эти дылды-орясины, длиннолягие дудки, вскормленные гнилыми топями Хома Торфа?!
