— Ты сбиваешь настройки.
Он вздрогнул мысленно, отнял ладони, поднял глаза. Мастер был рядом. Как подошел — не заметил. Вот не было и стал.
— Речи твои ему мешают, ноги ему стреножат. От того небрежение. Ошибки. От того урон.
— Все ошибаются.
— Не все. Лин — не все.
Это так, согласился про себя Михаил, вслух же продолжал упрямо, ровняясь на собственную смелость:
— Вы думаете, он — стрела. Оружие. А он цветок, и война его калечит, убивает…
— Его убьет твоя жалость.
Мастер говорил ровно, не меняя цвет голоса. Кто ты такой, подумал Михаил с мучительным чувством, похожим на страх. Кукла ли, живое ли создание? Существо из машины, организованное столь высоко, столь совершенно, что от с человеком сличного осталась только оболочка?
Как ты можешь быть ему — отцом?
Михаил расправил плечи.
— Я буду рядом, чтобы подхватить, если он ошибется и споткнется.
Эфор посмотрел.
— Тогда будь рядом. Чтобы подхватить труп.
Повернулся уходить. Михаил вдохнул глубоко, как перед броском в бездну, догнал словами:
— Я не дам ему погибнуть. Заберу у вас, отниму у Башни. Если понадобится, у всего Лута отвоюю.
Мастер впервые посмотрел на него. Глаза его были чуждой синевы.
— Сделай, — ответил.
Глава 37
Да что такое Паволока эта? Инженерное создание, тварь сотворенная, или вовсе — явление воздуха, видимость одна? Умыкнула она многих, и владения ее ширились, ограждая Хангар.
Сеночь должна была нарушить этот порядок.
Юга взял себе три резака. Остальные разобрали ребята Таволги. Пошли не все, на том старший стоял крепко. Не взял даже Осота, жилистого худобу, который при нем был как Дятел при Волохе. Мужик только лицом потемнел, губы сжал, но ни словом не упрекнул командира.
Вышли.
Мертвая земля, земля Паволоки, разделяющая своих и чужих, началась очень скоро. Трава здесь не росла, будто с корнем вытравило, только камни лежали — белые.
Как сквозняком потянуло, разом со всех сторон. Дождь пролился, небо загустело тучами, за спиной остались огни лагеря. Юга наклонился, осторожно приподнял один камешек. Гладкий, прохладный. Отполированная кость. Словно зализанная водой стекляшка.
Третий молча бросил находку, вытер ладонь о ткань доспеха. Словно вторя его мыслям, зашумел прибой — как если бы недалеко накатывала и откатывалась тугая, пенная, большая вода. Та, что нежно омывает, ласково перебирает и любовно полирует кости.
То-то тел они не находили; то-то уходили без вести.
Юга до рези в глазах всматривался в темноту, но ничего не мог разобрать. Только слышал — рокочущее мурчание незримой тихой волны, и от этого мирного звука хотелось бежать сломя голову. Третий до сладкой крови прикусил губу, гоня страх. Наперекор себе пошел дальше, всматриваясь, вслушиваясь… За этой шумовой завесой должны были торчать или устройства инженеров, или Хангары, или — лежать в лежке Паволока.
Все объяснимо. Все преодолимо.
Он не слышал Таволгу. Не слышал остальных, словно их не было, а он был — один.
Юга глубоко вздохнул, прикрыл глаза на миг. И понял, что потерял направление. Выпало из головы, как ключи из кармана. Начисто утратил представление о том, где находится, откуда пришел и куда ему идти. Шорох близился, перекатывал кости, ласкал, целуя тысячами бледных пальцев.
Он остановился — заставил себя остановиться, хотя вся сущность, вся суть вопила бежать, бежать, бежать!.. Глубоко вдохнул, выдохнул на несколько счетов. И еще раз. И — еще.
Наклонил голову, сдавленно застонал от остро пронзившего страха и побежал ему навстречу.
Потом лишь понял, что это его и спасло.
Прочие бесшумно, безмолвно, бездумно мчались прочь, а Третий всегда пер против шерсти. Налетевшая из темноты волна опрокинула его, обрушила на спину и протащила, и он увидел ее испод, бледное рыхлое брюхо, лица и пальца, рты, открытые в пении-пене прибоя, зажмуренные глаза-ракушки…
Задохнулся, рывком обернулся на живот, подтянул ноги и побежал дальше. Волна длилась и длилась, трогала его, ласкала, а он только мотал головой, оглохнув от прибойного унылого вопля.
Где ей исток?!
Рванул из волос острый гребень резака.
Первого выскочившего навстречу стража он хлестнул резаком по шее. Не останавливая бег, подсек второго, ткнул зубьями в сердце третьего и, обернувшись, припав на колено, проткнул горло лежащего на земле четвертого. Тот выгнулся, хапнул окровавленным ртом воздух и умер. Они не ждали его. Никого — с той стороны.
Юга застыл, прислушиваясь.
Прочих разведчиков не было видно.
Потом, прошептал Юга для себя, потом.
Один гребень он уже потратил — тот так и остался торчать в глотке стража, сел так крепко, будто пустил корни. Может, и пустил.
Юга перестал озираться, остановился, как вкопанный — увидел.
Установка. Тонкое наведение, управление полонянницей-Паволокой. Живая она, значит, живое существо, на строгом поводке?
Юга растер пальцами виски, зажмурился. Думай, мысленно стегнул себя, думай. Таволга бы сказал, что делать. Но не было его рядом, следовало решать самому.
Он не знал, сколько у него в запасе. Больше никто из темноты не кидался, но рано-поздно смекнут, что стражей положили. Установка стояла, блестя тугими боками, походила на пузатую бочку о трех ногах. Венчали ее тонкие, в стороны тянущиеся жесткие усы. Между усами посверкивали нити как бы паутины в крупной росе. Третий прищурился, лихорадочно соображая.
Что-то подобное встречал он на станции Ивановых.
Решившись, Третий взобрался по короткой приставной лестнице к паутине. Осторожно дотронулся.
Как оказался на земле, не понял. Сердце билось под языком, Юга содрогнулся и его вырвало. От боли перед глазами побелело.
Фаза, сказали бы Ивановы.
Далекие окрики на гортанном наречии он разобрал едва-едва, в уши словно корпии натолкали. Заметили прорыв, ага. Быстрее, нужно быстрее.
Подняться удалось не сразу, руки и ноги дрожали, как будто его ночь напролет мотали по кругу. Юга торопился.
Разломать к Лутовым ебеням, решил. Испортить так, чтобы проще на свалку, чем восстанавливать.
К паутине Юга больше не полез. Шерл волной объял основание установки. Потянул из земли. Юга отступил, контролируя натяжение. Когда ударило под лопатку, качнулся, но удержался на ногах. Доспехи Третьих сберегли — в который раз. Сразу переключиться не сумел; вот сгребли сзади, Юга зарычал, установка выскочила из земли, упала на бок, покатилась грузно, шипя и роняя искры, кого-то зашибла в темноте… Ему тут же сунули в лицо чем-то тяжелым, похожим на бронированный кулак.
Потащили, а он все не мог собраться, чтобы дать достойный отпор.
Когда схватили за подбородок, укусил соленые пальцы. Вновь словил по лицу; вздернули, кому-то показывая, рассматривая… Мазнул глаза свет — чтобы лучше тебя видеть, ласково сказал голос Ррата в голове.
Юга вздрогнул. Знал он эту заминку: страх отступал, когда люди его видели. Красота забивала зрение, похоть туманила разум. Воевать со стояком непросто даже стоикам.
Третий откинул голову, обежал глазами обступивших его людей, примериваясь…
И тут противники его вновь закричали, но в крике их на сей раз не было торжества.
Паволока вернулась, понял Юга. Не было больше установки, а были бывшие тюремщики, ныне — добыча. Его отшвырнули, бросили ей в лицо, словно желая откупиться; она перемахнула его, как лань камень, и обрушилась на убегающих людей.
Третий вытер рот, сплюнул. Вытащил из волос два резака. Выдохнул, потряс руками, собираясь. Паволока натешится, наиграется и вернется — она соберет всех. И пойдет дальше, к лагерю. Туда ее точно пускать нельзя.
Прикрыл глаза, выбирая танец. Такой, чтобы лег, сплелся с черными зубастыми гребнями в руках его; с землей, запекшейся от крови; с вылинявшей до зелени луной; с корнями Лагеря; с корабеллами, стоящими на границе… Услышал приближение. На сей раз она не спешила, шла медленно, волоча длинное сытое тело.
