Броневичок-то – не наш.
Нам его в качестве матпомощи полиция выделила.
Так, по общим прикидкам, еще как минимум часов шесть-семь. А там – поглядим.
Плюс его бы еще посмотреть, да подмазать потом неплохо бы. А то заглохнет на трассе в самый неподходящий момент.
Например, когда надо от кого-то ноги делать.
Или огнем плеваться, что ему вроде как по штатному расписанию положено.
Или…
Дальше слушать не хотелось.
Выматерившись, я отправил механиков спать.
Чтоб, когда подсохнет, начинали смотреть и мазать. Если потребуется – и ночью.
Чтоб к завтрашнему утру был как новенький.
А остальным, чтоб жизнь медом не казалась, устроил полевые учения: с кроссом в полной выкладке, рытьем ячеек, метанием гранат и ножей и, естественно, со спаррингами в полном контакте.
Совсем разленились, черти…
На учения ушло ровно полдня.
Иван поглядывал на нас с интересом.
Пупырь – с отвращением.
Потом по распорядку следовали приведение себя в порядок и обед. Поев, я подобрел и объявил мужикам личное время.
Ну и сам, разумеется, улегся.
У небольшого личного костерка.
Через некоторое время ко мне подошел Иван.
На этот раз – без бутылки.
Посидел, пошевелил угли веточкой:
– Слушай, Гор… Я бы хотел вернуться к тому нашему разговору…
Мне стало лениво.
– К какому, летучий?
– Ну, помнишь, мы начинали…
Я потянулся.
– А… О судьбах человечества… Отстань, вожак, мне это не интересно.
Он криво, одной стороной рта ухмыльнулся и полез в карман за сигаретами:
– В нашей иерархии, капитан, я – не вожак. Вожак – твой друг Корн. Я – всего лишь командир Летучего отряда. По-армейски – что-то вроде командира элитного подразделения. Типа спецназа…
Я тоже решил свернуть самокрутку.
На трассе, естественно, как все, сигареты смолил, но тут, на отдыхе, можно было себя и хорошим табачком побаловать.
Ивану предлагать абхазского я, естественно, не стал.
Нефига.
Пускай свои покурит.
Самому мало…
– Н-да… Вынужден тебя огорчить: Корн мне не друг. Он – друг моего отца. Был когда-то. А мне он – никто. Такая вот фигня. Понимаешь? Кстати, а в чинах-то ты каких по-вашему?
Он сощурился и посмотрел на меня даже с некоторым превосходством. Так иногда взрослые на детей смотрят.
Ну-ну…
– А ни в каких. У нас нет чинов. Это не тайна…
Блин.
Вот даже как…
Не знал…
– Интересно. И как же вы друг друга различаете? Кому командовать, кому подчиняться.
– По рангам. Но это неважно. Ты же к нам не собираешься?
Я усмехнулся:
– А вот здесь – угадал. Не собираюсь. Ни за какие коврижки…
– А почему?
Я потянулся к костерку, вытащил оттуда горящую веточку и со вкусом прикурил скрученную папироску.
– По многим причинам. Во-первых, я не люблю фаши. Для тебя это явно не секрет… Я на таких, как вы, насмотрелся… Только по ТУ сторону, понял?
– Да чего уж тут непонятного. Только с чего ты решил, что мы – фаши?
Я аж привстал:
– Здравствуй, жопа, Новый год… А кто ж вы еще-то?! Самаритяне?! Госпитальеры?! Бля…
– Мы – Крылья. Этим все сказано.
– Да хоть клювы. Те же яйца, только вид сбоку…
– Ты не понимаешь…
– Это ты не понимаешь! Ни-хе-ра!!! Крылья, клювы, когти, гузки – это все, дружок, извини, вторичные половые признаки. Суть от этого не меняется. Факелы, повязочки белые, плащики кожаные история уже видела. И не раз. Ты кто в прошлой жизни был?!
Он даже слегка подрастерялся.
– Военный. Капитан первого ранга. Балтийский флот…
– Куда ж ты репу-то свою сунул, Балтика?! В спасители человечества решил податься?! На хер не нужны человечеству такие спасители. Само как-нибудь разберется…
Он отщелкнул окурок.
Не в костер.
И то хорошо.
– Можешь предложить что-нибудь получше?
Я откинулся на спину и закинул руки за голову.
Воздух был стыл и свеж.
Приятно потрескивал костерок, на небе пылал закат – первобытный, огненный.
Хорошо.
– Нет. Не могу. Сам думай.
Он встал, перекатился с пятки на носок, разминая затекшие ноги.
– Я уже подумал, – смотрит прямо в глаза, причем эдак с усмешечкой. – И крепко подумал. В моей жизни, по крайней мере, есть смысл. Плохой ли, хороший ли, но есть. Я делаю только то, что считаю по этой жизни правильным, пусть даже иногда мне этого и не хочется. В этом и есть смысл. А ты – пустышка, капитан. Пустоцвет. Это не мне, это тебе нужно думать. И крепко. А то жалко тебя…
И ушел.
Сука.
Ну что они все так и норовят под кожу-то залезть?!
Задолбали…
У меня своя жизнь.
У них – своя.
Смысл, видишь ли…
Для меня вот в этом закате – диком, первозданном – больше смысла, чем во всем их тараканьем копошении.
Нет, даже не тараканьем.
Как эти черви называются, которые на трупах живут?
Опарыши?
Или еще как?!
Вылетело из головы, так бывает…
Ну, да это неважно.
Важно, что они – вот такие и есть.
На трупе разлагающейся цивилизации.
Но им все равно не понять…
Я раньше, дурак, пытался это каждому из них, еще не выжегшему себе мозги идеологией и чисто по-человечески симпатичному, изо всех своих слабых сил растолковывать.
Потом перестал.
Надоело.
Я плюнул и пошел к Заике с Абхазом. У этих оглоедов водка точно должна быть.
Блин, напьюсь все-таки, наверное.
А то как-то даже и не по себе…
Глава 5. На Федоровом Дворе
К утру броневичок так и не завели.
Точнее, завели, но в нем что-то там такое потарахтело, взорвалось и снова заглохло.
Механики материли бывших хозяев машины, своих полицейских коллег, так, что даже у меня, человека ко всему казалось бы привычного, уши в трубочки заворачивались.
Орать я на них не стал.
Бесполезно.
Могли и послать, несмотря на царившую в отряде дисциплину. Когда они работали, им многое сходило с рук.
Никогда не любил технику…
…Вышли только в обед.
Механики говорили, что они совершили чудо.
Не знаю почему, но я им верил.
Тем не менее, до Федорова Двора за этот световой день мы все же дошли, как и намечали, причем с приличным запасом.
Если честно, и сам не очень хорошо понимаю, как это получилось.
Почти сорок километров за полдня, по разбитой и чем только не заваленной бетонке.
С форсированием трех, правда, мелких – не чета проклятой Тверце – речек.
Хорошо, что еще не стрелял никто.
Это вам не по Е-95 разгуливать, как бы ни была она порушена.
А в самом Дворе мы обнаружили явные следы аборигенов. Причем – свежие.
Видимо, убежали в лес прямо перед нашим приходом. В одной избе даже каша на столе не остыла.
Отряд было кинулся скручивать головы бесхозно бегающим курицам, но я им это дело тут же строго-настрого запретил.
