чего я больше всего боюсь, то снова били. Жестоко. Всей камерой. Но не смертельно. Костей не ломали, ливер не портили, а вот мяску доставалось по полной программе. Сейчас думаю, что тогда я на попугая был похож. Расцветкой. Такой же сине-зелено-желтый… Только без перьев…
А потом мне повезло. То ли вяло тлевшему рабоче-крестьянскому восстанию подкинули в топку финансовых дровишек, то ли еще что произошло, но по столичной округе полыхнуло. Волна народного гнева выплеснулась из фабричных окраин на местные узкие улочки, докатилась до тюремных стен и разбилась об них яростными брызгами накопленного за столетия людского гнева.
И довольно-таки скоро народная ярость утихла, волна эта откатилась назад в затихающем грохоте револьверных и винтовочных выстрелов, оставив после себя выщербленные пулями стены, быстро впитывающиеся в щели между камнями мостовой лужи крови, обломки притащенной отовсюду и сейчас разбитой мебели и лежащие то тут, то там редкие мертвые тела горожан и единичных служителей закона. А вместе с освобожденными узниками местной монархии в этом отступлении схлынувшей пены оказался на свободе и я. Оборванный и ободранный со всех сторон, избитый, еле дышащий, без денег, без документов, без более или менее приличного знания языка.
А ведь во время прошлого нашего визита сюда была у меня светлая мысль подучить английский. Была… Но, как и многие светлые мысли, не нашла она своего логического завершения. Короче, ничего я не выучил, а то, что знаю, знаю еще из той своей жизни.
Доковылял на подгибающихся до искореженных тюремных ворот – силы-то и закончились. Прислонился боком к холодной каменной стене, отдышался, захлебываясь чистым воздухом свободы. После тюрьмы чистым. Ну и огляделся по сторонам, когда перед глазами черные мушки плясать перестали. Огляделся, вдохнул кислородика изо всех сил, так что даже ребра хрустнули, задержал дыхание и заторопился-заковылял вперед.
Потому что буквально в двух шагах от меня шарил по карманам лежащего на каменной мостовой мертвого тела как раз тот мой неудавшийся насильник. Нельзя такое никому прощать!
И я не собирался. Два шага показались вечностью. Очень уж опасался, что он меня заметит. Повезло, что тут скажешь… Он хоть и оглядывался периодически по сторонам, но вот за спину себе и не смотрел. Оно и понятно, за спиной-то тюрьма разгромленная и уже опустевшая. Ну какая там может быть опасность? Никакая… Это если про меня забыть…
Доковылял. Незамеченным. И с ходу, не разбираясь, просто упал ему на сгорбленную спину. Сил у меня не оставалось, это я прекрасно понимал, как понимал и всю тщетность равного и честного противоборства. Какое, к чертям, противоборство? Поэтому на последнем издыхании просто вцепился одной рукой в грязную паклю спутанных волос, отклоняя всей своей навалившейся массой его голову в сторону. А второй – в плечо, прекрасно понимая, что в отличие от меня сил у этой твари сейчас на таких, как я, десятерых хватит… И шанс у меня всего один-единственный… И последний… И, ни капли не раздумывая, вцепился зубами в такую же грязную, как у меня, в такую же наверняка вонючую шею, хрипя и задыхаясь от ненависти и злобы к нему, к самому себе, к тому, что я сейчас делаю. Вру, только месть! Остальное не имеет значения…
Отвалился, когда тело подо мной перестало даже подрагивать в последних судорогах…
Выплюнул изо рта кусок чужого склизкого мяса, отхаркнулся горячей соленой кровью и побрел прочь по улице, утираясь на ходу остатками рукава, сворачивая в первый же переулок, уходя все дальше от тюрьмы и от центра города, каким-то звериным чутьем выбирая нужное направление и подбираясь ближе и ближе к окраине…
Самолет свой искать не стал и даже попыток таких не делал. Какой самолет? Меня же наверняка будут искать, особенно на аэродромах – ничего еще не закончено. Даже если и найду его на каком-нибудь летном поле, а их вокруг столицы предостаточно, то это еще ни о чем не говорит. Скорее всего, меня там будут ждать с распростертыми объятиями и весьма обрадуются моему появлению.
И в городе оставаться по этой же причине никак нельзя. Но пока тут царит неразбериха, пока полиция боится показывать нос на улицу, пока не нагнали войска, есть неплохой шанс убраться прочь. Правда, днем идти не рискнул. В отличие от местных, не знаю ни города… Да ничего не знаю!
Пришлось забиться в какую-то мусорку и пересидеть остаток дня в ней, прячась от редких прохожих и вездесущих мальчишек. Жрать хотелось неимоверно. Была такая надежда хоть здесь чем-нибудь съедобным поживиться, да обломался. Здесь даже местные крысы ничего существенного не находили, кроме дохлых кошек… А это даже для меня перебор.
Так что ушел я из центрального района этой же ночью. И удача в этот раз играла на моей стороне – не попался я на глаза никому из прямоходящих. А самолетом своим я позже все-таки займусь. Когда в себя приду, когда синяки да ссадины сойдут, когда одеждой подходящей разживусь и скину эти провонявшие тюрьмой лохмотья. Моей рабочей формы давно уже нет, ее на первых же допросах с меня сняли. Так что все в копилку, и забывать я ничего не собираюсь. Как и прощать. Я еще вернусь…
В пригороде было проще, добыл себе почти сразу же какую-то рванину. Не одежду, нет, а что-то вроде куска почти что чистой ткани. По крайней мере, если сравнивать с моими грязными лохмотьями, то для меня сейчас чище не было тряпки. Стянул ее с чьего-то двора поздним вечером, почти что ночью. Дотянулся рукой через забор. Там чуть дальше еще и одежда висела на веревке, но на это уже сил не хватило. Да и рисковать не хотелось, мало ли, хозяева могли увидеть. А так руку протянул, дернул за край тряпки и поковылял прочь изо всех оставшихся невеликих силенок.
Стыдно? Нет. Неподобающе подобное поведение российскому офицеру? Да ничего подобного! Имею полное право считать себя находящимся на войне. И выбираюсь я сейчас из плена по вражеской территории. А это – законный трофей. Нужно сейчас просто выжить.
Хорошо хоть собак здесь не было. И еды не было. В стоящий тут же рядом сарайчик попасть не удалось, а сил взломать замок не осталось. Пришлось радоваться тому, что есть, и уходить дальше. Надеюсь, добуду себе хоть что-нибудь пожевать. А попить попил тут же из какой-то деревянной кадушки.
Проковылял всю ночь, стремился уйти подальше от города. Утром забрался в кустарник на краю леса, поплотнее завернулся в трофей и забылся беспокойным сном. Да, холодно, далеко еще не лето, но уже и не зима. Но ближе к полудню из-за туч
