– Значит, услышать ничего не получится? – расстроился Карл. – Жаль. А как таинственно и прекрасно было бы услышать небесный голос!
– Там нечего слушать, – буркнул Ребер. – Обычные помехи. Шум. Ничего интересного.
Карл вздохнул и сделал еще глоток виски. Глаза его горели мечтательным огнем. Он покачал головой.
– Очень жаль. А я почему-то думал, что звезды выдают в эфир прекрасную музыку, напоминающую струнный оркестр.
– Чушь! – Ребер снова поднялся, принес еще льда.
– Да, – вспомнил Карл. – У меня есть неплохая сигара для тебя!
– Сигара? – Ребер взмахнул бровями и затушил остаток сигареты в пепельнице. – Сигара – это хорошо.
Взяв презент из рук немца, Ребер снова занял свое место, откусил кончик сигары и поджег ее. К потолку потянулась лента сизого дыма.
– Завтра я уеду, – негромко произнес немец. – Уже взял билет на пароход. Так что наша вечеринка прощальная.
– Значит, тебе так и не улыбнулось великое американское счастье? – сочувственно произнес Ребер. – Ты ведь нашел неплохую работу, кажется? Неужели из-за Лизы ты собираешься бросить карьеру и уехать? Куда? В старую скучную Европу? Говорят, в Германии сейчас неспокойно.
– Это старая история, – сказал Карл, поигрывая полупустым стаканом. – Скажи, ты веришь в колдовство?
– Я – радиофизик! – вздернул брови Ребер. – В небе нет ничего, кроме света звезд и радиоволн.
– Тогда я расскажу тебе странную историю, – усмехнулся немец. – О любопытстве.
– Это правдивая история? – оживился радиофизик.
– О да! Это очень правдивая история. Мне было пятнадцать лет, когда недалеко от нашего городка расположился цыганский табор. Там был настоящий живой медведь. Он сидел на цепи. А иногда его выводили потанцевать. Стекались зеваки, и цыгане собирали с них деньги. Мы с друзьями не могли удержаться от любопытства и тоже пошли взглянуть на него. Однако, едва мы присоединились к толпе, молодая цыганка, невесть откуда появившаяся, схватила меня за руку и потянула в сторону. Она выклянчила у меня все карманные деньги, выданные отцом, а потом сказала, что я рохля и мне надо подумать о том, чтобы измениться. Мол, мне следует уйти из семьи, уехать как можно дальше, научиться жить самостоятельно, а уж потом возвратиться на родину, где я смогу сделать карьеру. Я ответил, что не собираюсь этого делать, что у меня достаточно состоятельный отец, чтобы моя карьера удалась без всяких поездок. Тогда она рассмеялась и сказала, что пока я не сделаю все, как она велела, я не получу главного – без чего жизнь мужчины превращается в ад.
Я не сразу понял, о чем она. Но через три года в нашей компании я оставался единственным девственником. И через пять, и через шесть. Все мои усилия уложить в постель какую-либо девушку кончались либо скандалом, либо дурацкой ситуацией. Надо мной начали посмеиваться за глаза, а при встречах с друзьями я начал чувствовать себя неловко. Я стал искать способ изменить ситуацию.
Сначала я подумал, что проститутка поможет мне освободиться от власти цыганских чар. Я долго собирался и наконец решился осуществить свой план. Но при первой же попытке выбраться в город, чтобы посетить публичный дом, я подвергся нападению преступников, был избит и ограблен.
Отец узнал, что у меня нет денег, и мне пришлось соврать ему, что я пропил их. Он сократил дотации. Однако стать нормальным мужчиной была моя идея фикс.
Я взялся таскать мешки на мукомольной фабрике, чтобы заработать собственные деньги и не бояться расспросов отца. Во время одной из смен сорвавшийся с подъемника мешок ударил меня по спине, вызвав компрессионный перелом верхнего позвонка. Три месяца я был прикован к постели и должен благодарить Бога за то, что меня не парализовало. Сутулость, правда, как видишь, осталась.
– И ты решил сделать, как велела цыганка? – догадался Ребер.
– Да, – кивнул Карл. – Я приехал в Америку, выучил язык, устроился на работу. Время от времени, не очень настойчиво, я пробовал познакомиться с женщиной, но дальше знакомства дело не шло. Наученный горьким опытом, я боюсь обращаться за услугами к проституткам. Я не рискнул бы получить серьезную травму здесь, за океаном. Честно говоря, я думал, что достаточно мне самостоятельно устроить свою жизнь, как проклятие цыганки развеется. Но история с Лизой показала, что это не так. Видимо, мне придется довести предначертанный путь до конца и вернуться в Германию. Я должен сделать это. Я хочу завести детей и продолжить дело моего отца.
– Знаешь, если бы я не знал Лизу, я бы тебе не поверил! – усмехнулся Грот, снова отпив из стакана. – Понимаешь… Как бы это сказать. Ты единственный, кому она отказала.
– Вот видишь! – Карл залпом осушил стакан и подошел к приемнику. – Проклятие, предсказание… Называй это как угодно!
– По здравом размышлении, – сказал Ребер, – мне все же кажется, что ты сам себе все это внушил. Точнее, поддался внушению цыганки. Я читал о гипнозе. Есть люди, которые могут обжечься о холодную монету, если сказать им, что она раскалена.
– Может быть, – неуверенно ответил немец. – Но вряд ли теперь что-то изменишь!
Нервничая, он слегка повернул ручку приемника, и стрелка милливольтметра тут же качнулась, завибрировала, заметалась из стороны в сторону.
– Черт, я, кажется, что-то тебе сломал! – воскликнул он испуганно и отдернул руку.
– Теперь это не важно, – Ребер махнул рукой. – Я решил снести антенну. Устроюсь на завод радиоприемников, познакомлюсь с девушкой. Женюсь. Заведу детей. На мне такого проклятия, как на тебе, нет. А ты уедешь в свою Германию, и у тебя тоже все наладится. Налей себе еще. За то, чтобы ты счастливо доехал!
28 декабря 1938 года, среда.
Москва, площадь Дзержинского
Дроздов не успел закончить доклад, как огромный, медведеподобный Свержин схватил его за грудки и толкнул на заваленный бумагами стол в своем кабинете.
– Гнида! – проревел он. – Пристрелю гадину!
В глазах начальника полыхал огонь такой ярости, что даже привычный к подобным вспышкам гнева Дроздов всерьез испугался за свою жизнь. Про револьвер в кармане он даже не вспомнил – в данной ситуации оружие было бесполезной железкой. Против системы с «наганом» не сладишь. Да и ни с чем не сладишь, в этом у Дроздова была непререкаемая уверенность.
– Что у тебя за информаторы, мать твою?! – продолжал реветь Свержин. – Как ты им доверяешь? Застал красного командира за блядством и решил раздуть из этого дело? Придушил бы я тебя, тварь! А? Можно подумать, сам никогда не пользовался! Или у тебя отсохло?
Матвей Афанасьевич продышался и рывком поднял подчиненного со стола. Оставив Дроздова стоять, он уселся в кресло, обитое натуральной кожей. Поговаривали, что человеческой, но Дроздов знал, что это досужие вымыслы. На самом деле человеческой кожей у Свержина был обтянут лишь портсигар – его украшала натуральная зэковская татуировка.